– Тирадо, вы не ранены?
Он повернулся и увидел Марию Нуньес.
– Бога ради! – воскликнул он, увидев бледное, расстроенное лицо девушки. – Что привело вас сюда, Мария Нуньес? Здесь очень опасно, и ваше присутствие пугает и отвлекает меня! Ради вашей матери, вернитесь к себе, потому что только уверенность, что вы в надежном месте, придает нам мужество в сражении!
– Тирадо, я не смогла больше выдержать этого. Страшный шум над моей головой, грохот орудий, крики и топот сжимали мое сердце, мешали дышать. Я должна была подняться сюда, чтобы убедиться, живы ли вы, жив ли Мануэль, что со всеми вами!
– Милая девушка, – умолял ее Тирадо, – ты же видишь, что Бог оберегает нас, мы невредимы… Но теперь иди вниз… прячься… Испанцы снова начинают обстрел.
Так оно и было. Шлюпки уже отошли от корвета на значительное расстояние, поэтому он мог снова начать стрельбу без риска попасть в них. Тирадо, весь поглощенный приближающейся опасностью, крикнул штурману не упустить решающего мгновения. Мария Нуньес отошла в сторону и спряталась за главной мачтой. На выстрелы испанцев уже никто не обращал внимания. И вот Эстебан – так звали штурмана – навел пушку, поднес к ней фитиль и скомандовал: «пли!» Два ядра попали точно в цель: один разбил борт шлюпки, другой угодил в самый ее центр – шлюпка перевернулась, и испанцы оказались в воде. Экипаж яхты приветствовал свою удачу радостными криками. Однако тут же сильный толчок о другой борт яхты дал им знать, что другая шлюпка благополучно добралась до них. Показались абордажные крюки, зацепившие яхту в нескольких местах. Над бортом показались головы и руки первых испанцев, готовых вот-вот перемахнуть на палубу. Вдруг кто-то из них крикнул: «Господи Иисусе! Святая Дева не пускает нас сюда!» Это Мария Нуньес, сама не сознавая, что она делает, вышла из-за мачты и стала посреди палубы, вся залитая лучезарным светом утреннего солнца, в белой одежде, с длинной вуалью на голове, с воздетыми вверх руками, пылающим лицом и ярко сверкающими глазами. Суеверным испанцам почудилось, что перед ними сама царица небесная, сошедшая сюда, чтоб удержать их от убийственного сражения и взять под свою защиту неприятельское судно, которое, несмотря на свои крохотные размеры, чудесным образом причинило им уже столько вреда. На несколько мгновений они словно застыли – одни уже на борту яхты, другие уцепившись за его края, третьи под ними. Но вот один из них воскликнул:
– Да что за вздор вы несете! Какая же это Дева Мария! Дева Мария защищает нас, а не наших врагов! Это или исчадие ада, или обыкновенная женщина, и я сейчас это докажу!
И он прицелился из ружья в Марию Нуньес. Но выстрелить не успел, потому что в ту же секунду Тирадо кинулся к нему и сильным ударом меча отрубил его руку. И в этот момент товарищи Тирадо, успевшие во время неожиданной паузы перестроиться, напали на испанцев – началась страшная резня. Те, кто уже взобрался на палубу, были изрублены в клочья, лезшие за ними – сброшены в воду. Но испанцы продолжали взбираться, часть их, воспользовавшись суматохой, вскарабкалась на корму и закрепилась там. Один юноша, заметив их, с криком: «Враг на корме, за мной, братья!» ринулся на эту группу, но пуля пронзила его грудь. Это был Иезурун, певец. Видевшие его гибель вскричали: «Брат Диего, брат Диего!» и бросились на неприятеля. Этот клик подхватили другие, теперь он разносился по всей яхте, еще больше воспламеняя сражающихся. «Дон Диего!» ревели все, и под ударами мечей и палиц испанцы гибли один за другим. Устоять против такого проявления отваги им оказалось не под силу, они увидели, что им пришла смерть, и оставшиеся в живых стали прыгать через борт, в шлюпку… Напрасно: многие упали прямо в море, более удачливые и остававшиеся в шлюпке тщетно пытались отцепиться от яхты, но абордажные крюки застряли; а Тирадо, воспользовавшись этим, стал стрелять по испанцам таким плотным огнем, что тем пришлось сдаться и запросить пощады. Им приказали бросить оружие и по одному подняться на яхту. Вскоре все они были связаны и заперты в трюме. Сражение окончилось.
Потеря обеих шлюпок и их экипажа, множестве повреждений корвета, особенно выход из строя руля, заставили испанского капитана отказаться от продолжения борьбы с этой легкой, но так героически защищавшейся ореховой скорлупой. Ведь он не знал, какое богатство для короля Филиппа таила она в себе и какую награду получил бы он, если бы доставил важного пленника своему государю! Тирадо же и в голову не пришло теперь самому напасть на корвет и завладеть им. Напротив, он приказал поднять все уцелевшие паруса, чтобы поскорее уйти подальше от неприятеля. После этого были отданы последние почести мертвым и проявлена необходимая забота о раненых, перевязывать которых Тирадо сам помогал врачу. Как обливалось кровью его сердце, когда ему пришлось оплакивать столь многих храбрецов-матросов и друзей, которые в расцвете сил и надежде начать новую жизнь пошли за ним и теперь обрели могилу в волнах моря! Позднее Тирадо распорядился отмыть палубу от следов сражения и вместе с главным штурманом тщательно осмотрел все повреждения, чтобы команда немедленно приступила к ремонту. Сделав все это, он спустился в каюту, где думал найти Марию Нуньес.
Как-то особенно сильно сжималось теперь его сердце. Еще не улеглось в нем страшное возбуждение, вызванное прошедшей битвой, он еще вздрагивал от ужаса при воспоминании об опасности, которая грозила ему и всем его близким, и из души его возносилась благодарственная молитва за спасение, которое столь очевидно послал им всеблагой Промысл. При этом он охотно признавал, что появление красавицы-девы в самую критическую минуту боя не осталось без благоприятного результата… Но вместе с тем он чувствовал, что общность только что пережитого образовала новую связь между ним и Марией Нуньес, и то участие, сопряженное с презрением к смерти, которое она выказала относительно него, говорило о присутствии в ней чувства более глубокого, чем только дружба или уважение. А значит, он не мог и не имел права теперь медлить и колебаться. И Тирадо вошел.
Когда Мария Нуньес, стоя у мачты, увидела начало страшной резни, она закрыла лицо руками и с криком ужаса устремилась в свое убежище. Она упала на колени возле дона Антонио и, заламывая руки, молила небо о защите и сострадании. Мануэль, как только окончилось сражение, поспешил к сестре, чтобы сообщить ей о счастливом исходе, и отвел ее и перепуганного короля в каюту. Тут она опустилась в кресло и впала в совершенное изнеможение. В эту-то минуту и вошел Тирадо. Дон Антонио поспешил навстречу, много и горячо благодаря его за битву, проведенную так храбро и так счастливо, воздал полную справедливость отваге и искусству, с которыми Тирадо преодолел все трудности, изобразил испытанные им самим тревоги и упомянул о горячих молитвах, которые он воздавал во время сражения и которым вняло небо. Тирадо слушал его с беспокойным нетерпением, но не прерывал, ибо того требовало почтение к высокому собеседнику, и давал беглые ответы. Затем он повернулся к креслу, в котором лежала Мария Нуньес; но при первом же его движении она поднялась. Яркий румянец разлился по ее щекам, улыбка заиграла на розовых губах, и взгляд, полный немого огня, остановился на человеке, застывшем перед ней в глубоком смущении. Она протянула ему руку, которую он порывисто схватил, и сказала:
– Как счастлива я, что вижу вас снова здесь, совершенно невредимым и полным радости победы! Благодарю вас, дорогой друг, за все сделанное для нас!
– Вы сами, Мария Нуньес, служили нам защитой, ваше присутствие воодушевляло нас и укрепляло наши руки. Дай Бог, чтоб это была не последняя битва моя за вас, но пусть это будет последняя опасность, которой я вас подвергаю!
Но не успели они обменяться еще несколькими словами, как новый сигнал опять вызывал Тирадо на палубу, возвещая ему, что случилось нечто, требующее его внимания и вмешательства.
Поднявшись наверх, Тирадо тотчас увидел, что в событиях, происходивших в этой части океана, появился новый участник. К ним быстро приближался большой фрегат, на средней мачте которого висел английский флаг. Испанский корвет немедленно стал делать всевозможные усилия, чтобы уйти от опасности, но скоро убедился, что они напрасны, и дал сигнал, что сдается.
