На обратном пути сквозь рощу замечаю полуистертую табличку: «Остатки пруда периода Хейан». Продираюсь сквозь заросли каких-то колючек и обнаруживаю пустую, засыпанную опавшими листьями ступенчатую квадратную земляную чашу. И несколько поваленных бревен по ее бортам. Огромные клены протягивают далеко над ней горизонтальные мелколиственные ветки. От верхней террасы чаши (очевидно, некогда тут был водопад) отходит в рощу русло высохшего ручья. Через два метра оно ныряет в заросли колючек и камышей выше меня ростом. Русло тянет, как свежий след. Иди по следу, не сходи — в Японии везде порядок и таблички, все следы давно взяты и остыли, а тут вдруг такое! Ныряю в заросли. Идти тяжело, как в джунглях. Мачете бы мне! Вскоре натыкаюсь на твердое высокое препятствие… Разгребаю листья и понимаю, что пришла: это старинный горбатый мостик через бывший ручей. Ручей бывший, а мостик как? Он же есть. Но одновременно — давно сгинул. Потому что больше ни через что не перекинут. Залезаю на него. Он маленький. Наверное, именно с такого моста дочь самурая Таня-тян уронила когда-то свой мячик… Уронила мячик в период Хэйан, 1000 лет тому назад…

Вечером я иду в старый город и хожу там со штативом. Крутая лестница в храм Кодайдзи поднимается сквозь бамбуковую рощу, и каждая ее ступенька подсвечена узким голубым лучом. Еще не покрасневшие клены радостно ждут своего часа. Вдоль бумажных стенок домов на брусчатку выставлены квадратные фонари, старая пагода Ясака с задней, неподсвеченной стороны, чернеет силуэтом на фоне темно-синего неба. С подсвеченной стороны пагода дрожит слабым серебристым светом, больше похожим на ледяное сияние. Изредка по горбатым переулкам проезжает скутер. В ярко-белом свете маленького окошка видна хирургически белая комната с обтекаемыми роботами. На фоне бумажных фонарей и старинных черепиц. Это Япония. Крадусь со штативом от угла к углу. Компанию мне составляет словоохотливый молоденький панк — тоже большой любитель ночной красоты. С фотоаппаратом. Панк знает места и щебечет со мной без всякой опаски, не подбирая детских слов, смешивая в кучу киотийский диалект и молодежный сленг. Зеленоволосый панк знает все про ночные переулки старого Киото и про красные клены-момидзи. Хороший проводник — издалека в темноте виден! Я спускаюсь по переулку. Окна второго этажа престарелого домика закрыты матовыми темно-красными стеклами. Вытекающий сквозь них свет приобретает глубокий вишневый оттенок. Я ходила тут очень много раз. Старые легкие строения похожи на котят: они помнят меня и бесхитростно шуршат мне в уши свое шепелявое ночное «здрасьте». Я местная, и они это знают, ведь домишки не различают человеческих лиц, для них, как и для старого Лиса, зорко одно лишь сердце…

Одно из центральных событий осеннего Киото — Дзидай-мацури, что значит «фестиваль веков». Это праздник храма Хейан-дзингу. В этот день через весь центр Киото из императорского дворца Госё к храму Хейан-дзингу шествует длиннющая процессия пеших и конных, представляющая великих людей и все слои населения за всю историю существования Киото. Парад начинается с эпохи Мейдзи (XIX век) и, постепенно откручивая время назад, доходит до конца VIII века — времени основания города. Самое удивительное то, что все люди в этом шествии кажутся настоящими. Не бутафорскими картинками, нет… Просто начинаешь верить, что это идут именно они — великие сёгуны и императоры древности. А ведь, бьюсь об заклад, у большинства из них сейчас в карманах мобилки, а в глазах контактные линзы. И у того типа в рогатом шлеме и пятнистых штанах из оленьей шкуры, который едет верхом на огромной пятнистой лошади, тоже!

Я смотрела на все это действо с прекрасного места — уютной, зарезервированной для почетных гостей ложи перед самой дорогой с парадом. Как я туда попала? Да просто зашла, и все дела. Еще и проспект дорогой бесплатно получила — книгу с фотографиями участников и пояснениями, кто из них кто. Как мне это удалось, сказать тяжело. В таких случаях я обычно вспоминаю высказывание одной моей знакомой по поводу того, что «у Гали всегда такая морда, и такая речь, как будто она имеет право». И это, знаете, помогает, как ни крути.

Наряды участников парада я вам даже не стану описывать. Наверное, это просто невозможно сделать. Просто немыслимое зрелище. Упомяну только об особо поразивших меня деталях. Как вам, например, компания мужичков в «шароварах» такого сорта, где сзади штанины есть, а спереди ноги почти от верха голые? Или несколько красавцев на лошадях, у каждого на голове огромные сверкающие рога (у всех разной формы)? Или всадники в юбках из длинного черного меха? Воины в соломенных плащах? Или монахи в абсолютно плоских соломенных шляпах, подвязанных толстыми веревочными жгутами под нижней губой?

Ансамбль дворцовой музыки «гагаку» состоит из мальчишек в черных кимоно. Мальчишкам — от 13 до 15 лет. Они дудят в дудочки и церемониально маршируют парами — два шага вперед, один назад. Впереди строя пятится тринадцатилетний дирижер и напряженно вытягивает вперед (то есть к голове строя) не только руку с дирижерским веером, но и все тело. Шаг вперед, два назад… Пятки дирижера щупают путь и намертво влипают в асфальт. Шаг назад, два вперед… Сбоку от оркестра идет пожилой мужчина и периодически покрикивает: «Маки, разогни спину, Акира, полшага влево!» А сзади ансамбля шествует огромный толстый парень лет семнадцати и самозабвенно лупит колотушкой в здоровенный, висящий на шее барабан…

Веселье в рядах благородных жителей — это бегут молодые люди в коротких шортиках и ярко-красных головных платках, завязанных так, как у нас старушки в селах завязывают, — узел под подбородком и два хвостика вниз. Молодые люди тащат на плечах нечто напоминающее дверь с бортиками и ухохатываются на ходу сами над собой. Их предводитель, бегущий впереди без всякой ноши, периодически останавливается и кланяется толпе. Заметив меня с фотоаппаратом, он почему-то безумно обрадовался, замер напротив, извернулся, высунул язык, согнул одну ногу в колене и пяткой вверх поднял ее почти до пояса, а потом раскрыл перед лицом золотой веер. Так я его и сфотографировала!

За парнями в платочках следовала двухрядная процессия красивых ребят в черных рубашках и белых шортах. Они очень замысловато шли и танцевали на ходу, как-то странно танцевали — не танец, а танец-шаг. Синхронно, отточенно. Это была делегация от какого-то рода Токугава, поздравляющая императора с Новым годом (1850), как я прочитала в своем проспекте.

А вот едет на коне лорд Ода Нобунага (1570). Он разряжен в блестящие одежды, на голове военный шлем с золотыми рогами. Из рядов зрителей за моей спиной раздается восторженный вопль: «Ой, глядите, это же господин Накамура!» Оглядываюсь — несколько пожилых маленьких японок отчаянно машут всаднику руками и орут: «Господин Накамура, ура, привет вам, дерзайте господин Накамура!» Сёгун важно машет им рукой. Старушки радостно объясняют соседям-зрителям: «это же проехал наш господин Накамура!»

Процессия лорда Тойотоми Хидейоси (1590) вся одета в шаровары и имеет в наличии кибитку, запряженную черным быком. Вдоль шествия быстро бегут вперед два монаха в ослепительно-белых развевающихся кимоно и соломенных сандалиях. На задниках сандалий в разные стороны торчат длинные соломенные пучки, как будто мех. Задний монах несет на плече огромный фотоштатив, а передний — внушительную телекамеру. За спинами у обоих донельзя навороченные, темно-зеленые рюкзаки фирмы «Кэнон» — эргономический обтекаемый дизайн, последнее слово в отрасли производства тары для переноски дорогой фотоаппаратуры. Что же, я пополнила этой парочкой свою коллекцию безумных фотографов…

Юная барышня ведет под уздцы коня лорда Кусуноки (1330). Молодой командир задумчиво гладит рукой лошадиную гриву… В латах на боевом коне проезжает госпожа Томое Годзен (1180). Жена генерала Кисо Ёсинака, она сражалась в битвах рядом с мужем и одерживала победы. После смерти причислена к святым. Просто-таки местная Жанна д’Арк!

В одной повозке следуют две разряженные придворные дамы. Набеленные лица, распущенные длинные волосы. Это госпожи Сей Сёнагон и Мурасаки Сикибу — самые известные писатели периода Хейан [66]. Как странно устроена жизнь. Вот ведь — мирно едут себе в одной повозке. А некогда, как говорят, просто на дух друг друга не выносили.