Когда Лютер отошел от католицизма, он забрал с собой черную августинскую рясу, Библию и собственные убеждения. Черный цвет также присутствует на личной печати, созданной для него в 1530 году, и символизирует умерщвление плоти, призванное очистить сердце – тернистый путь, который, по мнению Лютера, необходимо пройти душам, ожидающим, когда Бог раскроет свои намерения. Черный символизировал несколько отстраненное отношение к земным вещам, устанавливая пространство между владельцем и искушением.

Его ряса, известная как ряса Лютера, позже была упрощена кальвинистами и стала сдержанной и благородной женевской мантией^[41], а цвет сохранился в протестантском движении как символ постоянства и серьезности, а также траура, выступая связующей нитью с католической церковью. Протестантские черные одеяния попали в Новый Свет вместе с пилигримами и пуританами XVII века, чьи проповедники и судьи носили их как нечто само собой разумеющееся – хотя и не только их. Несмотря на иллюстрации, созданные в XX веке и изображающие ранние празднования Дня благодарения, пилигримы были слишком бедны, чтобы иметь много черной ткани, а пуритане, даже будучи «детьми Реформации» Лютера, носили больше цветной одежды, чем допускают современные стереотипы. Кроме того, хотя их намерения идти простым и прямым путем, возможно, достойны восхищения, отрицание не всегда является путем к здравию души или избавлению от грехов.

Демонстрация власти

Как отметил Кастильоне, испанский двор славился пристрастием к черному цвету. Все начинается с Филиппа, герцога Бургундского, который в 1419 году объявил траур по своему убитому отцу. Он никогда не переставал носить черный, ставший знаком его сыновней преданности, а также свидетельством религиозности, серьезности намерений и сильного характера. Стоит отметить, что, как это часто бывает, видимое и настоящее часто не соответствуют друг другу, если учесть, что у него было 18 незаконнорожденных детей и он вел роскошную жизнь, будучи правителем одного из самых богатых западноевропейских государств того времени. Тем не менее Филипп известен как Филипп Добрый.

Внучка правителя Мария вышла замуж за представителя Габсбургов и привезла с собой черный гардероб. Ее внук, Карл V, коронованный императором Священной Римской империи в 1530 году, являлся также испанским монархом и, таким образом, управлял первой империей, владения которой простирались по всему свету и над которой, как говорили, никогда не заходило солнце. Придворные и чиновники Карла V везли за собой по миру черный как цвет власти и влияния, призванный, по образцу Филиппа Доброго, продемонстрировать честность и веру.

Габсбурги, правящие Испанией, признавали черный цвет цветом благочестия и власти, распространяя его влияние по всему миру. Тициан (Тициано Вечеллио).

Император Карл V. Современная копия с оригинала XVI века.

Черная кожаная одежда, символизирующая жесткость и бунтарство, была (и остается) важной частью гардероба панков. На этом фото, сделанном в 1987 году, британский панк запечатлен в лондонском районе Ковент-Гарден.

Однако гардероб испанского двора на самом деле проецировал иное послание. Карл V был главой государства, формировавшего и поддерживавшего жестокую, убийственную колониальную политику под началом вице-королей и других чиновников, поскольку Испания устанавливала господство над коренными народами по всему миру и извлекала из этого огромные богатства. Тот факт, что великолепные, блестящие черные ткани были дорогими в производстве и сложны в уходе, повышал привлекательность этого цвета среди богатых и влиятельных людей.

Влиятельная роль черных одеяний как за кафедрами, так и в креслах политических властителей дошла и до растущего купеческого класса Западной Европы, о чем свидетельствуют портреты уверенных в себе северных бюргеров и преуспевающих южных банкиров. Рабочие также носили много черного – зачастую менее дорогие вариации дамаста и бархата. Списки вещей умерших, найденные в Венеции, Флоренции и Сиене, говорят, что в XVI и XVII веках более 40 % одежды всех ремесленников было черного цвета^[42], что делало ее чем-то вроде униформы среди совершенно разных классов и людей с разными целями в жизни.

Случайность ли, что рост популярности черной одежды и становление гуманистического мировоззрения эпохи Возрождения происходят в одно и то же время? Помогает ли ношение черного как-то отделить нас от порой едва уловимых, порой буйных, порой катастрофических изменений мира природы? Способствует ли осознанию того, что мы находимся в центре открывающихся возможностей, ограниченных лишь масштабами нашего воображения и усилий? Провоцирует ли чувство независимости и обособленности друг от друга? А от господствующих правил? Или ношение черного – своего рода щит, закрывающий то, что находится внутри нас, играя роль своеобразной стены уединения?

За последние сто лет различные группы населения воспринимали черный цвет как способ выразить стремление к переменам или, по крайней мере, как символ обособленности и отличия. Camicie nere^[43] в фашистской Италии под руководством Муссолини и немецкие войска СС использовали черный цвет в качестве символа могущества, несущего преступные и катастрофические последствия. После Второй мировой войны бит-поколение^[44] выразило усталость от мира в черных водолазках. Панк-рокеры в черных кожаных штанах и куртках, казалось, отталкивали общество, стоявшее на их пути, в сторону – как и некоторые другие более радикальные представители, например приверженцы садомазохизма во время сексуальной революции 1960–1970-х годов. В 2018 году знаменитости надели черное, чтобы выразить поддержку организации Time’s Up – группе, борющейся с сексуальными домогательствами в индустрии развлечений и на рабочих местах в целом.

В легко заметной униформе есть что-то глубоко полезное даже для тех, кто нарушает правила и стремится к переменам – особенно если она черпает свою символическую энергию из мощного спектра черного цвета. Японская икона моды Ёдзи Ямамото, можно сказать, резюмировал его привлекательность, когда пытался объяснить свою почти (пусть и не совсем) полную преданность этому цвету: «Он скромный и высокомерный одновременно <…> Черный может поглотить свет или придать вещам резкость. Но прежде всего заявляет следующее: “Я не беспокою вас, а вы не беспокойте меня”»^[45].

Black Lives

История говорит нам о том, что рабство было частью экономической и социальной структуры Древнего Египта, Греции, Персии и Китая в разные периоды их истории. В Древнем Риме порабощенные люди составляли около трети населения Италии и пятую часть населения Римской империи^[46]. Тысячелетие спустя, согласно «Книге Страшного суда» (1086), в рабстве находилось до 18 % населения Британии. Однако раса не являлась определяющим фактором: жертвами в огромных количествах становились завоеванные народы, должники, преступники и очень бедные люди.

Связь с расовой принадлежностью возникла в середине XV века, когда португальские работорговцы начали ввозить в Европу большое количество африканцев. Одновременно с ростом количества рабов, считавшихся лишь движимым имуществом хозяев, в Европе набирала мощь жестокая колониальная политика держав, оправдывавшая не только кражу земель у коренных народов, но и систематическое жестокое обращение с ними. Различия в цвете кожи (дополнительно преувеличенные тем, что для описания людей применялись грубые, полярно противоположные термины «белый» и «черный») использовались как оправдание самого худшего, на что способны человеческие существа, – и все во имя земли, денег и власти. Раса – это человеческое изобретение, масштабный социальный конструкт, состоящий из убеждений и ожиданий, сфабрикованных вокруг отличий, вызванных работой клеток дермы толщиной около миллиметра. Она не имеет под собой никакой научной основы. Если учесть, что меланин – это красящее вещество, которое обнаруживается не только почти у каждого человека, но и у других млекопитающих, птиц и рыб, и даже в спелых фруктах, то поведение, оправдываемое подобным конструктом, становится понять еще труднее.