Пока мы беседовали, из дома вышла жена — такая же старенькая, как и сам хозяин дома. Я обратил внимание, что женщина по поводу прихода гостей успела принарядиться, и это тронуло мое сердце. Она рассказала, что отец ее был англичанином, а мать — из африканеров. Старушка, как и ее муж, изъяснялась лишь на африкаанс. Она отвела меня на задворки дома и с гордостью продемонстрировала свое хозяйство — десяток цыплят и двух коров, которые паслись на поляне. На прощание она вручила мне букетик цветов из своего сада.

Полагаю, что эти люди, если и относились к «белым нищим», то, скорее уж, к верхней прослойке. Я не решился спросить разрешения осмотреть дом, но, проходя мимо, заглянул украдкой в открытую дверь. Внутри, как и следовало ожидать, царила страшная нищета: из мебели — лишь стол да пара сломанных стульев. Однако несколько выцветших фотографий на стене свидетельствовали о героических усилиях, которые предпринимали старики, дабы сохранять привычный образ жизни. В городе такое жилище выглядело бы ужасно, но здесь — в сельской глуши, где даже крайняя бедность лишена оттенка ущербности — оно казалось просто временным пристанищем вполне приличных людей.

Уже почти стемнело, когда мы двинулись обратно в Книсну. Мой проводник опять завел разговор о слонах и прочей дикой живности. Он рассказал мне, что в лесу водятся кабаны, бабуины и серые обезьяны. Рыси, которые забредают сюда из Малого Кару, практически уничтожили всех нильгау, но вот бушбоки — лесные антилопы — еще встречаются.

Внезапно откуда-то спереди донесся страшный треск, который перекрыл тарахтение мотора. Водитель немедленно остановился.

— Слоны! — в шутку предположил я.

— Да, именно слоны, — шепотом подтвердил мой провожатый, на лице его отразилась тревога.

Вокруг было темно, хоть глаз выколи. Машина стояла как раз на повороте, и передние фары освещали белесые стволы, опутанные гроздьями лиан. Я с беспечностью новичка предложил выйти из автомобиля и осмотреться.

— Нет-нет, ни в коем случае! — воскликнул водитель. — Мы должны ехать, только… О господи!

Мы вновь услышали — теперь уже на расстоянии всего сотни ярдов — шум ломающихся веток и звук огромного тела (или тел), прокладывающего себе дорогу сквозь лесные заросли.

— Они переходят дорогу, — все так же шепотом пояснил водитель и стал потихоньку сдавать назад.

Мы немного отъехали и снова остановились, чутко прислушиваясь. Дурашливая моя храбрость улетучилась, и я начал всерьез тревожиться. Теперь мне повсюду мерещились слоны. Предположим, они двинутся в нашу сторону. И что тогда делать? Спасаться в лесу, где в это время полным-полно ядовитых змей? Или же сидеть в машине, ожидая, пока огромное животное сомнет ее, как спичечный коробок?

— Уходят! — с облегчением выдохнул проводник.

Его слова прозвучали для меня сигналом отбоя после боевой тревоги.

Медленно, на самой малой скорости мы двинулись вперед.

— Смотрите! — воскликнул водитель, когда мы отъехали на несколько сот ярдов. — Следы!

И действительно, посредине дороги виднелись огромные углубления — знак того, что все это нам не примерещилось.

Рано поутру я отправился к Хэдс — так называется узкий проход в скалах, сквозь который морские воды вливаются в лагуну Книсны.

Молодая парочка разбила свой лагерь на песчаной полоске пляжа. Палатка стояла всего в нескольких ярдах от воды. Девушка в шортах и свитере готовила завтрак — что-то разогревала на парафиновой горелке. Юноша в это время пытался бриться перед осколком зеркала, который пристроил на скале. Он болезненно морщился, видно было, что ему нелегко справляться в отсутствие горячей воды. И тем не менее, подумал я, пройдут годы, и все эти маленькие неудобства будут вспоминаться с ностальгией — как моменты тихого, незамутненного счастья.

Книсна — с ее серой лагуной на переднем фоне и темной громадой Аутенивы на заднем — выглядела так, будто… Впрочем, стоп! Довольно сравнений. Я в Южной Африке! И словно в подтверждение моих мыслей из ворот показалось стадо коров в сопровождении маленького пастушка, смахивавшего на черную летучую мышь. Мальчишка был практически обнажен. На нем болтался один лишь треугольный балахон, из которого торчали тонкие черные ручки да быстро семенившие ноги. Ткань на ходу развевалась и хлопала — ну чем не крылья летучей мыши? Я бы не удивился, если б увидел мальчишку на потолке «Свадебного зала» в пещерах Канго.

Посидев на пляже, я заглянул в маленькую церквушку Святого Георгия, стоявшую как раз напротив гостиницы. Прогулка по старому церковному кладбищу обогатила меня сведениями из истории Книсны. Оказывается, Джон Бенн, родившийся в 1812 году в Дептфорде (наверняка был кораблестроителем), умер в Книсне в 1877-м. И еще один англичанин, родившийся в том же году в Бристоле (и, видно, тоже имевший отношение к морю), скончался здесь в 1885 году.

А на опушке леса я обнаружил место захоронения самого загадочного южноафриканского иммигранта. За могилой никто не ухаживает, и она совсем заросла африканскими тюльпанами. Меж двух сосен высится могильный камень, на котором высечено: «Поставлен в память о Джордже Рексе, эсквайре, владельце и основателе Книсны. Умер 3 апреля 1839 г.».

Я стал вспоминать, что же мне известно об этом таинственном человеке. Он появился в Кейптауне приблизительно в 1796 году и, по свидетельствам очевидцев, обнаруживал несомненное сходство с правившим тогда монархом Георгом III. Джордж Рекс приехал не как частное лицо — он занимал должность судебного чиновника в вице-адмиральском суде с ежегодным жалованием в тысячу фунтов стерлингов. Это автоматически делало его одним из самых важных правительственных чиновников. Обращает на себя внимание один факт (лично мне он кажется не менее интригующим, чем сама личность Рекса). Дело в том, что господин этот объявился в Кейптауне практически одновременно с леди Энн Барнард и, несомненно, должен был с ней неоднократно встречаться. Однако она ни разу не упоминает имени Рекса в своих письмах к друзьям!

В 1804 году Джордж Рекс затеял собственный трек:снарядил шестнадцать вагонов,взял с собой сотню рабов и отправился в Книсну. Здесь он приобрел крупное имение, в котором и проживал до самой смерти в 1839-м. По свидетельствам современников, Рекс вел жизнь обеспеченного английского сквайра; к тому же владел многими предметами, которые предполагали богатое и знатное происхождение. Однако никто не слышал о роде Рексов в Англии. Да и вообще о прошлом Рекса ничего не было известно — он словно вынырнул ниоткуда и сразу появился в Южной Африке. Сам он хранил упорное молчание на сей счет. Рассказывают, будто в старости у Рекса появилась привычка подолгу прогуливаться по саду в Книсне: идет в полном одиночестве, руки заложены за спину — в точности, как делал Георг III — и время от времени останавливается, чтобы отдать распоряжения невидимым генералам и принцам.

Личность этого человека в свое время вызывала множество пересудов. И поныне многие в Южной Африке верят, что Джордж Рекс был старшим сыном Георга III, рожденным от союза с очаровательной квакершей по имени Ханна Лайтфут. Версия эта и сегодня вызывает ожесточенные споры в среде историков: одни ее опровергают, другие отстаивают, ссылаясь на придворных летописцев, любителей и собирателей всяческих скандальных слухов. Действительно, разговоров было много, но никто ничего не знал наверняка.

Первая серьезная попытка обсуждения этой давней истории (а роман с Ханной Лайтфут случился у Георга III в ранней юности, когда он еще именовался принцем Уэльским) была сделана всего за пять лет до смерти монарха. И принадлежит она сэру Натаниэлю Роксоллу — человеку, который по праву считается подлинным кладезем знаний по восемнадцатому веку. В своих «Исторических мемуарах» он превозносит безупречную репутацию Георга III и, среди всего прочего, касается слухов о его «привязанности к молодой женщине, квакерше по вероисповеданию», которые в свое время «имели широкое хождение по столице». Сэр Роксолл высказывается об этом в легкой манере — типа «мальчишки есть мальчишки, что с них взять!» Но тем не менее твердо настаивает на своей версии: что, несмотря на «несомненную обоснованность слухов», речь могла идти лишь о «невинном ухаживании».