Несомненно, лагерь на Вегкопе представлял собой сильную крепость, но ей катастрофически не хватало защитников. Треккеров было всего пятьдесят человек, а сражаться им пришлось против пятитысячной армии матабеле. Обогнув отрог Вегкопа, вся эта толпа окружила маленький лагерь буров. Туземцы зарезали свыше восьмидесяти бурских быков и весело пировали в предвкушении победы. А осажденные буры напряженно ждали атаки, к которой давно уже приготовились — все ружья были прочищены и установлены на позициях, пороховые рожки тщательно наполнены. Треккеры заранее расплавили оловянную посуду и отлили сотни пуль, для увеличения убойной силы на них делали глубокие насечки. Каждый из защитников импровизированной крепости знал свои обязанности: мужчины с ружьями заняли места возле бойниц, женщины и дети находились рядом — им предстояло перезаряжать оружие и подносить боеприпасы.
Всю ночь буры провели в томительном ожидании, наблюдая за полыхавшими вдали кострами. Наконец поутру послышался бой боевых барабанов и дикие крики — матабеле пошли в атаку. Они катились сплошной черной волной, кидались на вагоны, пытаясь расцепить их и выдрать колючие ветки. Пули буров десятками косили нападавших, но на место каждого погибшего вставали новые чернокожие воины. Имписнова и снова с безрассудной яростью кидались в атаку. Даже под огнем тяжелых («слоновьих») ружей они рвались вперед, стремясь любой ценой пробиться во вражеский лагерь. Бой продолжался около трех часов, после чего матабеле отступили. Они ушли, оставив под стенами вагонного лагеря свыше четырех сотен погибших воинов. Когда треккеры пересчитали ассегаи, упавшие внутрь лагеря, то были изумлены — их оказалось 1137 штук!
Христиане потеряли в бою всего двух человек (один из них был братом Потгитера). Так что они с жаром вознесли благодарственную молитву Господу.
Плохо было то, что, отступая, чернокожие дикари угнали с собой все стада буров. Сохранились воспоминания некого Уильяма Корнуоллиса Харриса, английского путешественника, в то время охотившегося на крупную дичь на землях матабеле. По его словам, две недели спустя далеко на севере он повстречал огромную толпу чернокожих воинов, которые гнали с собой несметные стада коров и овец. Заметив вагон Харриса, они с криками его окружили — словно намереваясь атаковать, — но затем передумали и удалились. Дикари были одеты в меховые килты, сшитые из тройного ряда обезьяньих хвостов и спускавшиеся ниже колен; плечи и верхнюю часть тела покрывали накидки из белых коровьих хвостов. Колени, щиколотки, локти и запястья были украшены кисточкам бычьих хвостов, закрепленных над суставами. На щитах у воинов Харрис заметил отверстия от мушкетных пуль. В течение того дня он еще не раз встречал аналогичные отряды. Это отступала армия матабеле, потерпевшая поражение у Вегкопа.
Победа буров стала первым шагом на том пути, который в конце концов привел к появлению на карте Свободного государства и Трансвааля. С этого момента можно уже вести речь не о Капской колонии, а о Южно-Африканском государстве в целом. И тем не менее вернемся к тому бедственному положению, в котором оказались триумфаторы Вегкопа. Прежде всего они остались без тяглового скота, а значит, и без транспорта. Их маленький лагерь со всех сторон был завален разлагающимися трупами. Чтобы избавиться от вони и туч назойливых мух, надо было срочно перебираться на новое место. Но как это сделать без быков? Пришлось запрягать в тяжелые повозки неприспособленных для того верховых лошадей. Однако буры не бросили товарищей в беде. Еще один отряд треккеров под командованием умного и энергичного Герта Марица перешел Оранжевую реку и двинулся на помощь людям Потгитера. Они привели сотню вагонов с необходимыми припасами.
Итак, обе партии первопроходцев объединились и стали лагерем возле горы Таба-Нчу, на две тысячи футов возвышавшейся над равниной. Оставшиеся месяцы зимы прошли относительно спокойно: люди занимались повседневными делами, охотились и обсуждали дальнейшие планы.
Как вернуть угнанный скот? И можно ли продолжать дальше путешествие, не очистив территорию от матабеле? Решено было выслать вперед коммандо из ста пеших человек и семи всадников — жалкая горстка треккеров, если разобраться! — чтобы те обследовали местность в радиусе двухсот пятидесяти миль и по возможности вернули утраченные стада. Дальнейший ход событий подтверждает мудрость такого решения. Дополнительным аргументом служат свидетельства все того же Корнуоллиса Харриса, которому довелось в ту пору посетить крааль вождя матабеле. Он клянется, будто своими ушами слышал, что Мзиликази вознамерился истребить «всех белых захватчиков».
Итак, маленький отряд выехал в длительный рейд по северным территориям. В селении Мосега им удалось захватить матабеле врасплох и уничтожить четыре сотни человек, не потеряв при этом ни единого бойца. Казалось бы, разведчики выполнили задачу: они завладели стадами матабеле (с избытком компенсировав предыдущую потерю скота) и вернулись в лагерь в сопровождении трех американских миссионеров. Кстати, среди них был и Уилсон — тот самый, чья жена стала первой белой женщиной, умершей в Трансваале. Однако главной проблемы, связанной с безопасностью передвижения, они не решили. Поскольку сам Мзиликази уцелел — его в тот момент не оказалось в Мосега, — то буры не сомневались, что вождь попытается им отомстить. В ближайшее время следовало ожидать нового столкновения.
Тут надо сказать, что самоуверенность буров и их чутье в военных делах поистине достойны восхищения. Любой бур безгранично верил в три фактора: в свое ружье, своего доброго коня и свой зоркий глаз. И эта вера в трех китов партизанской войны уступала только презрению и ненависти ко всем чернокожим. Что ж, буров можно понять, если вспомнить, в каких условиях они вынуждены были существовать. Но, с другой стороны, достаточно почитать воспоминания Харриса и заглянуть в дневники великого миссионера доктора Моффата, чтобы почувствовать, насколько сильно бурская кровожадность действовала на нервы Кейптауну (ведь номинально коренное население считалось дружественным Британии).
Весна 1837 года застала буров на прежнем месте — они стояли лагерем у подножия Таба-Нчу. Но как же этот лагерь отличался от того счастливого сообщества друзей, каким казался всего полгода назад! За прошедшие месяцы между двумя руководителями Трека, Потгитером и Марицем, разгорелась нешуточная вражда. Оба эти человека принадлежали к разряду сильных и волевых лидеров, но во всем остальном разительно отличались. Если худой и высокий Потгитер являл собой тип несгибаемого отца-основателя, то Мариц выглядел более мягким и утонченным человеком, представителем зажиточных буров. Остается лишь гадать, как сказалось бы их противостояние на дальнейшей судьбе Трека, ибо в критический момент стало известно о скором прибытии нового персонажа — безусловного вожака вуртреккеров по имени Пит Ретиф. В апреле пошли слухи, что его обоз движется вдоль реки Оранжевой и со дня на день достигнет лагеря.
Ретифа знали и уважали все. Он считался деловым и надежным человеком, к тому же, по меркам буров, очень хорошо образованным. Ретиф родился в Западной провинции в гугенотской семье. За свою жизнь (а ему на тот момент исполнилось пятьдесят шесть лет) Ретиф успел побывать и фермером, и торговцем, и подрядчиком. Он славился как отличный оратор и поборник строгой дисциплины. Ретиф возглавлял партию из ста двадцати человек, которые передвигались на сотне тяжело груженых повозок. В одном из вагонов ехала семья Ретифа, которая, кроме него самого и жены, включала двоих сыновей и двух дочерей. Девушки были настолько хорошенькие, что в честь них назвали ферму Ретифов — Мумесисфонтейн (что в переводе означает «Ручей прелестных дев»).
Стоило появиться Питу Ретифу во главе каравана, как его сразу окружила толпа треккеров. Они радостно приветствовали его и просили занять пост коменданта и губернатора лагеря. Ретиф попытался отказаться, но из этого ничего не вышло.
Это, наверное, была поистине грандиозная сцена. Вообразите себе необъятную равнину, на которой пасутся бесчисленные стада. Там и сям разбросаны палатки и вагоны, пылают лагерные костры. И отовсюду, из самых отдаленных уголков поселения, съезжаются люди, желающие повидать своего вождя. Я хорошо представляю себе эту картину — причудливую смесь прифронтового лагеря и домашнего быта. На колючем кустарнике развешаны постирушки — детские рубашки и женские нижние юбки, дымят котлы (ибо время близится к обеду), и тут же рядом застыли грозные воины с притороченными к седлам ружьями; суровые патриархи, матери с грудными младенцами и сотни слуг-готтентотов, которые сочли своим долгом последовать за хозяевами в дальнее путешествие.
