А он… вроде выслушивал благосклонно, я уже поверила даже, что все получится. А на последних словах побелел и уставился на меня в диком ужасе:

— О, господи!.. Ну конечно, как я мог не подумать?! С такими-то компаниями… — резко встает, едва не уронив свой стул, стремительно обходит стол, хватает меня за руку, задирает рукав.

Я оторопело смотрю, как он проводит пальцами по моим венам, внимательно всматриваясь, словно ища там что-то. Потом хватает за вторую руку, которую я даже не думаю вырывать, настолько поражена его нелепыми действиями.

— Да вы чего? — только и удается выдохнуть.

— Я чего? — теперь уже он пристально смотрит мне в глаза. Вот только не соблазняюще. А вопрошающе и очень требовательно. — Ты принимаешь наркотики? Принимала прежде и боишься, что в крови следы остались? Это и есть то прошлое, которое тебя догоняет? Поэтому убежала? В вену она попадает… В какую вену ты себе колола, на ногах?

— Вы совсем обалдели?! — я, наконец, дергаюсь, вырывая руку и отскакивая прочь от этого урода. Стул с грохотом падает, пролегая границей между нами. Светоч ведает, я пыталась. Я искренне пыталась с ним подружиться. Но такое?! — Меня, знаете, в жизни много обижали. По-разному и порой весьма изобретательно, — начинаю, пытаясь не сорваться на крик. И чувствуя, что меня колотит крупной дрожью от негодования. — Но вы за один день умудрились переплюнуть всех! Я, значит, по-вашему, несовершеннолетняя беременная наркоманка, сбежавшая из дома в четырнадцать лет, чтобы прожигать жизнь по помойкам в компании… ну, видимо, таких же несовершеннолетних беременных наркоманов?! То есть вот так, с ходу, смешать с дерьмом меня, мою семью, моих друзей… облить грязью несколько лет моей жизни… По-моему, Пашка куда за меньшее сегодня по лицу получил. Быть в глазах влюбленного болвана лишь бледной тенью красивейшей девы планеты отнюдь не так зазорно, как вам, быть может, кажется. Все в мире относительно, знаете ли. Я вон на три метра от нее отойду, и найдется немало тех, кто и меня за эталон красоты признает. Но когда человек, прикинувшись добрым доктором, методично поливает меня помоями, категорически отрицая саму возможность того, что у меня могла быть нормальная и достойная жизнь… Просто всю эту жизнь не глядя запихнув в помойку… Вам кто за такое рожу разобьет, Андрей — Как-Вас-Там — Иванченко? Да чтоб вы в Бездне сдохли со своими домыслами! — все же не выдерживаю, сползаю по стенке на пол и беспомощно прикрываю лицо руками.

Я никто. Я меньше, чем никто, я вон то асоциальное аморальное чудовище, которое увидел и описал этот назойливый гад. И никто и никогда не увидит во мне ничего другого.

— Маша…

— Не смейте! Я ненавижу это имя, я ненавижу вас, и я втройне ненавижу, когда вы это имя произносите!

— Машенька, пожалуйста, не надо. Прости, я не хотел тебя обидеть…

— Когда не хотят обидеть, думают, прежде чем открыть рот или начать задирать рукава!

— Маша, ну поставь себя на мое место, что я могу подумать? Когда ты вот так, на ровном месте, срываешься, куда-то бежишь… Когда я вижу, как тяжело вы живете, с кем общаетесь…

— Это все — НЕ ВАШЕ ДЕЛО!

— Когда я вижу, что человек, гордо зажмурившись, уверенно направляется в сторону пропасти, это мое дело — успеть схватить его за руку. Как врача, как человека, как гражданина, — не соглашается со мной Иванченко. — Да, признаю, я, возможно, не прав, изначально предполагая все самое плохое. Но ты просто не представляешь, сколько такого «плохого» я каждый день встречаю в больнице. Сколько людей погибает от несвоевременно поставленного диагноза, слишком поздно начатого лечения. Сколько молодежи из таких вот «веселых» компаний…

— Но причем тут я?! — меня даже от звука его голоса трясет. — Я с этими компаниями была знакома неделю. Неделю! И то со всеми вместе, а не с каждой в отдельности. Нас Пашка сюда на своей машине вез, попутно ко всем своим друзьям заруливая. А вы на основе случайного снимка умудрились сделать глобальные выводы, обвинить меня драко… черт знает в чем! — поднимаюсь, несколько резко ставлю на место упавший стул. Но за стол уже не сажусь. Хватит, почаевничали. — Вы вообще способны слушать, что вам говорят, или вы исключительно в мире своих фантазий живете? Я вам про свой опыт работы в больнице рассказываю, а вы про какие-то наркотики… Хоть объясните, какая связь, марихуану же, вроде, курят?.. Да, предлагали. Нет, не пробовала, — вновь начиная злиться, добавила я, увидев как очередной вопрос прямо-таки вспыхивает в его глазах.

— А ты, значит, не знаешь?

— Там, откуда я родом, подобного вообще нет, — пожимаю плечами. — У нас курить-то не принято, меня до сих пор от запаха мутит, привыкнуть не могу.

— Есть куда более тяжелые наркотики, их колют именно в вену, — поясняет мой гость, вновь усаживаясь за стол. — И объясни, пожалуйста, что за опыт работы в больнице? У тебя в трудовой первая запись о приеме к нам.

— А вы и в трудовую нос сунули? Ах, нет, разумеется, вам просто сказала Клара Сергеевна, — раздраженно фырчу я. — Я же уже сказала, у меня утрачены все документы. И нет возможности их восстановить. Приходится все начинать с чистого листа. И это злит безумно, а тут еще вы со своими расспросами и подозрениями. В приемном работала, в терапии, в акушерском. В восстановительно… в гематологии, в смысле, к сожалению, работать не довелось, поэтому и не знаю толком, как в моем случае лечиться надо. Эритроцитарную массу вроде, переливают…

— Это ты мне советуешь или самолечением заняться намерена? — тут же вскидывается это светило медицины. — Кто тут только что рассказывал, что это медсестры выполняют назначения врачей, а не наоборот?.. Ладно, Маш, время позднее, — вот теперь видно, что он тоже пытается взять себя в руки. И не меньше меня стремиться закончить этот разговор. — Давай договоримся так. Я возьму тебя к себе в отделение, завтра с утра ко мне придешь, мы все оформим. И сразу же я открываю тебе больничный, ты дней на десять ляжешь в стационар. Мне работники, которые на ровном месте падают, не требуются совершенно.

— Я не могу в стационар, — пугаюсь я. — Мне каждый вечер нужно дома быть, у меня сестра беспомощная. А Пашка только картины рисует потрясающе, в жизни от него толку чуть.

За десять дней это сколько ж трупов море на берег выбросит? Сколько человек со скал «случайно» сорвется? Я привела Ясмину в этот мир, значит, я за нее в ответе.

— Мне она беспомощной не показалась. Ладно, будешь возвращаться домой.

— И еще одно.

— Маша, да сколько можно?! Это тебе надо лечиться, а ты меня буквально уговаривать себя заставляешь.

— Так это не меня в изнасиловании обвиняют, — нагло смотрю ему прямо в глаза. Бесчестно, да. Вот только жить ужасно хочется. И не в исследовательской лаборатории. — Меня вы ведете сами, никаким ординаторам не перепоручаете. Все мои анализы хранятся у вас, и их вы тоже никому на изучение не даете.

— Маша…

— Да, доктор. Мне действительно есть, что скрывать, и, с вашей настырностью, вы это, рано или поздно, вычислите. А поскольку помощь мне действительно очень нужна, все что я могу, это попытаться ограничить круг лиц, знающих мои секреты. И надеяться, что вы действительно схватите за руку, удерживая от падения, а не столкнете в пропасть, делая себе на моих проблемах имя в науке.

— Маш, перестань, там не на чем делать…

— Просто пообещайте. Что, если вы найдете в моей крови что-то, что расходится с тем, что пишут в учебниках, вы не станете разглашать. Не станете писать статьи в журналы, делать доклады на конференциях, делиться с коллегами. Потому что, если информация дойдет… до определенных кругов, то меня заберут в очень закрытую клинику и уже не выпустят… Я там была уже, я знаю, что говорю, — добавляю, видя, что он хочет возразить.

Он смотрит на меня очень долго и очень задумчиво. Наконец что-то у него там, в голове, все-таки сходится, и он кивает:

— Хорошо, Маша, я обещаю.

Дальше было легче. Неудивительно, вместо физического труда лежать под капельницами, избавиться, наконец, от унизительных приступов слабости, головокружений, головной боли.