— Пути Господни неисповедимы. Таковы же, согласно его замыслу, и пути человеческого тела. Вполне разумно предположить, что юная дама с повышенными… аппетитами, — он сконфуженно улыбнулся, сузив глаза, — не вполне идеальная кандидатура на роль матери. Тело знает об этом, леди Мунтраше.

— Вы хотите сказать, доктор Мэтьюс, что если мая дочь будет меньше пытаться, ее может ожидать больший успех?

— Над этим стоит поразмыслить, леди Мунтраше. Не говоря уже о возможных преимуществах подобного воздержания для ее благополучия и здоровья в целом. Представьте себе ветроуказатель, леди Мунтраше.

Аделина выгнула брови, не впервые задумавшись, с какой стати она терпит доктора Мэтьюса все это время.

— Если ветроуказатель годами будет непрерывно реять, без отдыха или починки, суровые ветры непременно проделают дыры в его ткани. Так и вашей дочери, леди Мунтраше, необходимо дать время восстановиться, чтобы защитить от жестоких ветров, которые угрожают разорвать ее на части.

Не считая ветроуказателя, некоторый смысл в словах доктора Мэтьюса был. Роза слаба и нездорова, и если не дать ей должного времени на восстановление, нечего ждать, что она полностью выздоровеет. К тому же отчаянное желание завести ребенка пожирает ее. Аделина мучилась, придумывая, как убедить дочь поставить во главу угла собственное здоровье, и наконец поняла, что придется заручиться поддержкой Натаниэля. Какой бы неудобной ни обещала быть беседа, он согласится. За последние двенадцать месяцев Натаниэль научился подчиняться Аделине, и сейчас, с портретом короля в перспективе, он, несомненно, встанет на ее сторону.

Хотя Аделина сумела сохранить видимость спокойствия, наедине с собой она была в ярости. Почему другим молодым женщинам дарованы дети, когда Розе в них отказано? Почему она должна быть болезненной, когда другие созданы крепкими? Сколь многое придется перенести слабому телу Розы? В самые мрачные мгновения Аделина гадала, не она ли виновата в чем либо. Не наказывает ли ее за что-то Господь. Она была слишком горда, слишком часто восхваляла красоту Розы, ее приятные манеры, добрый нрав. А разве есть худшее наказание, чем видеть, как страдает обожаете дитя?

Теперь еще и мысль о Мэри, гадкой здоровой девице с широким блестящим лицом и копной нечесаных волос. Мерзавка ждет нежеланного ребенка, в котором отказано другим, жаждущим столь глубоко. Это несправедливо. Неудивительно, что Роза сорвалась: ведь была ее очередь. Счастливая весть, ребенок, должна была принадлежать Розе. Не Мэри.

Если бы найти способ одарить Розу ребенком без телесной дани! Конечно, это невозможно. Женщины выстроились бы в очередь, существуй такой способ.

Аделина замерла посередине взмаха щеткой, посмотрела на свое отражение, но ничего не увидела. Она унеслась мыслями прочь, воображая растрепанную здоровую девчонку, лишенную материнского инстинкта, рядом с хрупкой женщиной, чье тело обмануло ожидания исполненного материнской любви сердца…

Она опустила щетку и сжала холодные руки на коленях.

Возможно ли исправить подобную несправедливость?

Это будет непросто. Для начала необходимо убедить Розу, что все к лучшему. Остается девчонка. Она должна понять, в чем состоит ее долг перед семьей Мунтраше, которая много лет была к ней добра.

Конечно, сложно. Но возможно.

Аделина медленно встала, аккуратно положила щетку на туалетный столик. Не прекращая размышлять, она направилась по коридору в комнату Розы.

Если собираешься прививать розы, главное — нож. Дэвис сказал, его нож острый, как бритва, такой, что можно начисто сбрить волоски на руке. Элиза нашла садовника в теплице, и он охотно помог ей с гибридом, который она собиралась посадить в своем саду. Он показал ей, где делать разрез, как проверить, что нет щепок, вмятин или дефектов, которые помешают побегу прижиться на новой ветке. В результате Элиза провела все утро, помогая в преддверии весны пересаживать растения в новые горшки. До чего приятно было погружать ладони в теплую землю, ощущать на кончиках пальцев приближение нового сезона!

Затем Элиза отправилась обратно. День выдался холодным, тонкие облака быстро неслись в верхних слоях атмосферы, и Элиза, после душной сырой теплицы, наслаждалась морозным ветерком. Она была так близко от усадьбы, что ее мысли, как обычно, обратились к кузине. Мэри сообщила, что в последнее время Роза совсем пала духом, и хотя Элиза подозревала, что ее не пустят, она не могла находиться так близко и даже не попытаться зайти. Элиза постучала в боковую дверь и подождала, пока откроют.

— Добрый день, Салли. Я пришла повидаться с Розой.

— Никак нельзя, мисс Элиза, — угрюмо ответила Салли. — У миссис Уокер другие дела, и она не принимает гостей.

Ее слова казались вызубренными наизусть.

— Послушай, Салли, — Элиза сохранила улыбку, — едва ли я похожа на гостя. Уверена, едва ты скажешь Розе, что я здесь…

Из тени раздался голос тети Аделины.

— Салли совершенно права. У миссис Уокер другие дела. — В поле зрения возникли темные песочные часы. — Мы собираемся приступить ко второму завтраку. Если ты оставишь визитную карточку, Салли позаботится и передаст миссис Уокер, что ты просила об аудиенции.

Салли склонила голову, ее щеки пылали. Среди слуг явно навели шороху, Элиза непременно должна обо всем расспросить Мэри. Если бы не Мэри и ее регулярные донесения, Элиза бы понятия не имела, что происходит в доме.

— У меня нет карточки, — сказала Элиза. — Сообщи Розе, что я заходила, хорошо, Салли? Она знает, где меня найти.

Кивнув тете, Элиза вновь пошла по лужайке, лишь на миг остановившись, чтобы взглянуть на окно новой спальни Розы, рамы которого выбелил ранний весенний свет. Она вздрогнула, вспомнив о прививочном ноже Дэвиса: как легко острое лезвие способно рассечь растение, так, что не останется и следа былой связи!

Элиза обогнула фонтан, пересекла лужайку и подошла к беседке. В ней стояли художественные принадлежности Натаниэля, обычное дело в последние дни. Самого художника нигде не было видно, наверное, ушел в дом завтракать, но работа была прикреплена к мольберту…

Мысли Элизы понеслись галопом.

Верхние эскизы невозможно было не узнать.

Словно что-то странно и мучительно сдвинулось, когда Элиза увидела оживших персонажей из собственного воображения. Герои, прежде обитавшие у нее в голове, словно по волшебству превратились в рисунки. Внезапная дрожь пробежала у нее по телу, одновременно жаркая и ледяная.

Элиза подошла ближе, поднялась по ступенькам беседки и принялась изучать эскизы. Она невольно улыбалась. Все равно, что обнаружить, что воображаемый друг обрел плоть. Они так походили на ее фантазии, что узнать их было достаточно легко, и все же чем-то отличались. Элиза поняла, что рука художника мрачнее, чем ее воображение, и пришла в восторг. Не размышляя, она сняла рисунки.

Элиза поспешила обратно: по лабиринту, по своему саду, через южную дверь, всю дорогу мысленно представляя эскизы. Она гадала, когда он написал их, зачем, что собирался с ними делать. Лишь повесив пальто и шляпку в прихожей, Элиза обратилась мыслями к письму, которое недавно получила от лондонского издателя. Мистер Хоббинс начал с комплимента историям Элизы. Он написал, что у него есть маленькая дочка, которая с нетерпением ждет новых сказок Элизы Мейкпис. Затем он предложил обдумать возможность публикации иллюстрированного сборника и сообщить в случае заинтересованности.

Элиза была польщена, но не убеждена в том, что идея хороша, почему-то восприняла ее отвлеченно. Теперь же, увидев наброски Натаниэля, девушка поняла, что в состоянии вообразить подобную книгу и даже ощутить ее вес в своих руках. Все ее любимые истории под одной обложкой, книга, которую будут разглядывать дети. Совсем как та, которую она нашла в тряпичной лавке миссис Суинделл много лет назад.

Хотя в своем письме мистер Хоббинс не слишком распространялся о вознаграждении, несомненно, Элиза могла ожидать более солидной оплаты, чем прежде. Ведь целая книга должна стоить намного больше, чем одна история. Возможно, Элизе наконец хватит денег, чтобы отправиться за море…