— Но я думала…

— Ты слишком много думаешь, деточка, тебе это не к лицу. Проходи вон к столу, садись.

— О, боже…

— Что опять?

— И-и-икра… черная…

— Ну, я же кандидат наук, а не студент первокурсник.

— А можно я… поем?

— Ни в коем случае! Ты будешь стоять в одном белье напротив стола, пока я поедаю икру и заливаю её шампанским… Господи, у тебя сейчас глаза как у того котенка из "Шрека". Шутка, Наумова. Ешь, конечно.

Быстрое бренчание вилкой о тарелку, урчание в животе.

— Да не торопись ты так — подавишься, откачивать тебя потом…

— Простите… это просто… так фкушно…

— Ты когда ела в последний раз?

— Ммм… Сейчас всшомню… Утром, по-моему… Или это было вчера? А можно… вот этот салат?

— Да ешь ты ради Бога…

— Ммм… невероятно вкусно… Это ваша жена готовила?

— Да. Все приготовила, нарядила елку, накрыла на стол и ушла к соседям…

— Что, серьезно? Вздох.

— С юмором, я смотрю, у тебя так же плохо, как и с мозгами. Моя жена давно уже бывшая. А готовит приходящая кухарка. И, да, этот салат тоже можно. Это крабы. Их надо есть с… а, впрочем, какая разница?

— Глеб Борисович, а где у вас ванная?

— Что? Зачем тебе?

Смущенно.

— Ну… мы же будем…

— Ты что дома не могла подмыться?

Еще больше смущения, судорожный глоток.

— У нас сегодня воды горячей не было…

— А холодный душ нельзя было принять?

— Ну… холодный мне холодно. Придатки можно застудить…

— Так. Слишком много информации. Идем.

Шаги в коридор, ванная, нежный запах лаванды.

— Ах!

— В обморок только не падай.

— Я постараюсь… Но, Глеб Борисович… Эта ванная… она же больше всей нашей комнаты в общежитии…

— Прям так и больше?

— Раза в полтора…

— Ну, больше так больше… Давай раздевайся, я налью тебе ванну.

— Что прямо здесь… раздеваться?

— Конечно. Хочешь, я помогу.

Мягкий шум воды из плоского крана-водопада, искрится пухнущая над ванной шапка пены.

— Оооххх…

— Что опять?

— Пол с подогревом… Боже, какой кайф…

— Да, можешь ходить босиком. У меня везде пол с подогревом.

Умоляюще:

— Глеб Борисович, а можно… вы пока уйдете… Я еще не готова. Морально.

Недовольное поджимание губ.

— Хорошо. Смотри не долго только. Я не хочу лишать тебя девственности под бой курантов.

Тонким девичьим голоском:

— Цвет настроения сиииний… внутри мартини, а в руках бикииини…

Клик отворяемой двери.

— Наумова, хорошо поешь.

— Ай!

— Чего ты закрываешься? Ты же вся в пене. Тем более, твою верхнюю половину я уже видел.

— А в-вы зачем пришли?

— Чтобы залезть с тобой в ванну, конечно.

— Ой, а м-может не надо? Я как раз собиралась ноги брить…

Смех — веселый и почти добрый.

— Ты просто прелесть.

— Опять пошутили, да?

— Не волнуйся, еще пару лет, и ты научишься распознавать тонкий столичный юмор. Это не сложно — главное усвоить аксиому, что каждая всерьез сказанная тебе вещь может оказаться шуткой.

Угрюмое молчание.

— Вроде как то, как вы мне пообещали поставить тройку после того, как я вам…

— Именно.

Снова молчание.

— У нас так никто не делает.

— Но ты почему-то хочешь жить здесь, а не в этом… как его?

— Добром.

— Да, в нем. Хочешь жить у нас — в продажной, лживой Москве, где тебя еще не раз поставят раком. Если не поумнеешь, конечно. И не начнешь извлекать из всего этого пользу.

— Я же вам говорила, что у нас происходит…

— Ш-ш-ш… На выпей.

— Что это?

— То, что заставит тебя перестать грузить нас обоих.

— Вино?

— Да. Пей, сразу расслабишься.

Внимательный взгляд, всплеск воды, осторожный глоток.

— Ммм… Это что-то… Безумно вкусное вино. Как оно называется?

— Смотри-ка, думал ты не оценишь. Если бы ты сейчас ничего не сказала, клянусь, я забрал бы бокал и налил бы тебе пойло из двухлитрового шмурдюка. Это «Veuve Clicquot» — семьсот евро за бутылку.

— Ох, ничего себе. Его, наверное, надо пить медленно, смакуя каждый глоток.

— Не в данной ситуации. Допивай до дна. Я хочу, чтобы ты расслабилась.

Судорожное глотание, стук зубов о бокал.

— Не бойся, Наумова, я еще ничего не делаю. Говоришь, хотела ноги брить?

— Да, я взяла бритву — у вас были одноразовые… в нижнем шкапчике.

— Покажи ногу.

— Эмм…

— Высуни из воды.

Плеск.

— Не надо тебе ничего брить — у тебя нет ничего. Кстати, вот мне интересно кое-что стало. Ты ведь натуральная блондинка?

— Глеб Борисович, вы серьезно?

— Ну-ка восстань, как Афродита из пены.

— Я… не…

— Давай-давай. Ты уже полчаса в ванне откисаешь.

Взволнованное дыхание, потом медленный, шумный плеск.

Хрипло, пересохшими губами:

— Я так и думал… Наумова, ничего и никогда не брей. У тебя же нет ничего.

— А м-можно мне полотенце?

Молчание.

— Глеб Борисович? Можно? П-полотенце? Мне холодно.

— Ох, прости. Задумался что-то. На. Вытирайся, суши волосы и марш в спальню.

— Ты понимаешь, что ведешь себя нелогично?

— Н-нет, не понимаю… Почему?

— Я только что видел тебя полностью голой. Зачем ты залезла по уши под одеяло?

— Н-не полностью. Я была в пене.

— Хочу тебя расстроить — пена тебя прикрывала чисто символически. Я видел ВСЕ.

Хрупкое белое тело в черных простынях. Пристальный взгляд из-под полуприкрытых век.

— Тебе надо больше есть, Наумова. Сердито:

— Увеличьте мне стипендию.

— Тебе?! Ты даже экзамен по такому простому предмету, как Макро, сдать не можешь… С какой стати государству тебе вообще стипендию платить?

— Конечно, лучше вы себе БМВ купите, и квартиру размером с пол общежития, чем студенты нормально питаться будут и спать в человеческих условиях… и…и… готовиться к экзаменам, вместо того, чтобы подрабатывать на двух работах — чтобы потом все заваливать и спать за оценки со всякими…

— Руки вверх, коммунистка ты моя. — В смысле?

— В прямом. Подними руки за голову и там держи. А еще лучше возьмись руками за изголовье, чтоб не дергаться.

С ненавистью:

— Ну и ладно. Быстрее закончится…

Страдальческий взгляд в потолок.

— Отлично. Ноги врозь, и замри.

Шорох, мужская рубашка падает на пол. Потом штаны.

— Открой глаза, Наумова.

Молчание. Тихий вдох сквозь зубы.

— Сойдет для тебя?

Фырканье.

— Подумаешь, бицепсы. Мне все равно.

— Ну вот и славно. Значит, я могу делать с тобой, что захочу. Раз тебе «все равно». Повернись спиной, и встань на колени. Мне так будет удобнее.

— Что это?

— Ммм… тату.

— Тату. На попе.

— На копчике. Даже выше — почти на пояснице.

— Наумова, ответь мне только на один вопрос — ты законченная и неисправимая шлюха?

— Что?..

— Ну, кому еще нужна тату на заднице, как не шлюхам?

— Глеб Борисович, вы же в курсе, у меня никогда не было мужчины…

— А знаю, ты говорила. И раз пришла ко мне, значит, не врала — знала ведь, что я проверю. Но, понимаешь, есть еще пара мест, куда можно…

Резкое движение, шорох сминаемых простыней.

Слабая пощечина.

— Простите… не удержалась. Я не шлюха! И ни с кем больше ничем таким не занималась… кроме как с вами.

— А эта бабочка здесь зачем?

— Настюха Иванченкова расщедрилась — у нее денег куры не клюют. Подарок на день рожденья сделала.

— А ты и повелась?

— Она сказала — это модно.

— Конечно модно. Среди стриптизерш и проституток.

— Неправда! У нее тоже есть.

— Эмм… Как бы тебе сказать повежливее…

— Я не шлюха!

Всхлип.

— Я даже… не целовалась ни с кем, кроме вас…

Молчание.

— А зачем согласилась? Могла попробовать пересдать экзамен, возмутиться, нажаловаться в конце концов.