Тот не ответил. Наклонился кТимохе.

Лохмотья раздвинулись, и хищно блеснули маленькие раскосые глазёнки на жёлтом скуластом лице.

– Слушай, ты, пёс! Я посланец великого хана крымского Ислам-Гирея. Хан прослышал о веселящем зелье, смех-траве, и хочет иметь её у себя. Воля хана – закон. И я сейчас вытяну из тебя все жилы, но ты скажешь мне…

– Нет! – отрубил Тимоха и засмеялся. – Дурак ты, и хан твой дурак. Надо совсем уже ничего в котелке не иметь, чтобы пугать запорожца. Вовек не видать вам никакой смех-травы! Ишь, ляхи проклятые, басурмане поганые! Со всех сторон к нашему веселящему зелью руки тянут. А вот вам! – и он свернул огромный кукиш.

Шайтан-ага что-то дико выкрикнул и выхватил кривой нож.

Но вдруг дверь отворилась, и вбежал запыхавшийся брат Бонифаций. Отвисшие щёки его тряслись.

– Богдан Хмельницкий с войском в Киев вступает!

– Пся крев! – ругнулся брат Игнаций. – Бежим скорее! Заканчивайте, Шайтан-ага!

Мы с Чаком переглянулись.

– Надо вмешаться! – бросил Чак.

– Надо! – подхватил я. И вмиг морозный холод окутал меня всего. И ноги почувствовали твердость каменного пола.

Брат Игнаций, брат Бонифаций, Шайтан-ага, да и Тимоха Смеян, увидев нас, замерли от удивления. И в самом деле, наше неожиданное появление в углу маленькой тесной кельи прямо у них на глазах было, вероятно, ошеломляющим.

– А-а-а-а! – как в ужасном сне, сдавленно закричали братья-доминиканцы и первыми бросились прочь из кельи. Через миг вслед за ними с диким рыком прыгнул в дверь и Шайтан-ага.

– Свят-свят-свят! – перекрестившись, улыбнулся Тимоха Смеян. – Неужто с того света?

– Нет, – сказал Чак и кратко объяснил, кто мы и откуда.

– Ишь ты! Из будущего, значит? Интересно! Ну что же! Кем бы вы ни были, низкий вам поклон! – Тимоха поклонился, десницей касаясь земли. – Жизнь вы мне спасли. Благодарю. А если вы уже к нам попали, надо вам на Хмеля посмотреть. Только… – он окинул нас взглядом. – Одеться вам надо. Чтобы не замерзнуть и внимания людей не привлекать одеждой своей нездешней. А ну, айда по кельям, может, найдём что-нибудь.

Всё в монастыре говорило о быстром и поспешном бегстве. Перед образами кое-где ещё горели свечи, а в кухне на плите кипел забытый чайник. В кельях полный кавардак: на полу валялись одеяла и подушки; вытащенные из-под кроватей сундуки с открытыми крышками чернели пустотой. В углах валялись битые бутылки.

Для меня сразу нашлась тёплая сутана с капюшоном, в которую я, закатав рукава и подобрав полы, завернулся.

– Мальчонку никто за монаха не примет, – сказал Тимоха. – А вот вам опасно. Придётся, наверное, просто завернуться в одеяло. Будете похожи на человека Божьего, блаженного. Таких под лаврой сколько угодно.

Что поделаешь – Чак завернулся в шерстяное одеяло. И мы пошли вверх, к Золотым воротам.

Нигде ни души. Все отправились встречать войско Богдана Хмельницкого.

Скрип-скрип, скрип-скрип… Поскрипывал снег под нашими быстрыми шагами. Мы едва успевали за Тимохой Смеяном. Сильный, длинноногий, он шёл широкими шагами, смешно взмахивая левой рукой, как будто хлестал, подгонял невидимого коня.

Вот уже и Михайловский Златоверхий. Торжественно звонят на Михайловской колокольне колокола, перекликаясь с малиновым перезвоном Софии и отдалённым благовестом Киево-Печерской лавры.

Перед Софией толпился народ.

– Идём! Идём! Быстрее! – подгонял нас Тимоха, пробираясь в толпе. Нас толкали со всех сторон, и только благодаря богатырским усилиям Тимохи Смеяна мы продвигались вперед.

За Софией уже виднелись руины Золотых ворот, посеребрённые инеем, заснеженные, сказочно красивые.

И вдруг толпа взорвалась возгласами:

– Слава! Слава! Слава Хмелю! Гетману Богдану – слава! Слава! Слава!

У Золотых ворот на белом коне появился Богдан Хмельницкий. За ним, немного позади, ехали ещё несколько всадников, державших бунчуки с конскими хвостами и тяжёлые бархатные малиновые флаги. А уже дальше, насколько хватал глаз, ехали запорожцы.

Богдан Хмельницкий был в меховой шапке с пушистыми белыми перьями надо лбом с обеих сторон, в просторной отороченной мехом накидке, с булавой, сверкающей драгоценными камнями.

Ему поднесли хлеб-соль на рушнике.

Он спешился, поцеловал хлеб, отломил корочку, передал каравай джурам[22].

Из толпы вышли вперёд несколько парней в длиннополых чёрных свитках, поверх которых были накинуты плащи, завязывающиеся на груди под шеей тесёмками.

– Спудеи – студенты Киево-Могилянского коллегиума, – шепнул мне Чак.

Один из спудеев принял величественную позу и, подняв в сторону правую руку, начал декламировать:

Стихи были длинными и довольно корявыми, но спудей читал их очень вдохновенно, с воодушевлением. Потом выступил ещё один спудей, который тоже читал стихи, но уже по-латыни. Я ничего не понял, отметил только, что большинство слов заканчивались на «ус».

Толпа была настроена празднично. Все радостно шумели, время от времени выкрикивая: «Слава!»

Тимоха Смеян, который стоял рядом со мной, вдруг, тихо охнув, схватился рукою за бок. Я обернулся и успел заметить хищные раскосые глазёнки Шайтан-аги, который, метнувшись, исчез в толпе.

– Ой!

Сквозь пальцы Смеяновой руки, прижатой к боку, сочилась кровь.

– Ой, Чак! Смотрите! Ой! – отчаянно вскрикнул я.

– Тихо! Молчите! Не портите праздник киевлянам. Его уже не поймаешь. Помогите мне лучше выбраться отсюда. Чтобы я не доставил хлопот людям, – Тимоха улыбнулся побелевшими губами.

Мы подхватили его с двух сторон.

Не знаю, удалось ли бы нам выбраться из толпы, если бы казак Тимоха не напряг свои последние силы. По-моему, не мы его, а он ещё нас поддерживал.

Оставляя на снегу кровавый след, мы с трудом тянули его к софийской стене.

Прислонившись спиной к стене, Тимоха опустился на землю.

– Ну вот… Всё… Добрался-таки до меня басурман Шайтан… Но смех-траву он всё равно не получит… – Тимоха тяжело вздохнул.

– Давайте мы вас перевяжем, давайте, – склонился над ним Чак.

– Нет… это уже ни к чему… Поздно… Умирать надо тоже достойно… по-казацки, без паники… Пришла безносая, надо встретить её спокойно, с улыбкой… «Здравствуйте, сваха!..» – Тимоха через силу улыбнулся, обвел нас долгим взглядом. И вдруг в глазах его мелькнуло удивление. – По… Постойте, а вы из будущего… зачем? Не за смех-травой ли?

Мыс Чаком отвели глаза.

– Эх, как же это я… Послушайте… Есть старая семейная легенда… Жил когда-то скоморох Терёшка Губа. Здесь… в Киеве… давно… один из тех семидесяти… – Тимоха вдруг сделал резкий вдох и медленно-медленно выдохнул, опустив голову на грудь. Это был его последний вздох. Глаза его сомкнулись. Навсегда.

Потрясённый, я растерянно посмотрел на Чака. Он отвернулся, закусив губу.

Неожиданно бухнуло, раз, другой… Потом заухало часто и беспорядочно. Это киевляне салютовали Хмельницкому из пушек, из пистолей, из ружей…

И эти выстрелы, и колокола слились для меня в один какой-то непостижимый звук. Этот звук как-то незаметно превратился в рокот мотора.

…Над площадью Богдана Хмельницкого низко летел вертолёт. Чак смотрел на меня усталыми печальными глазами.

– Такой казак был… – прошептал я.

Я не мог опомниться от только что пережитого.

– Ну, пойдём… – Чак поднялся. – Я позвоню тебе. Не знаю когда… завтра, послезавтра… Как буду чувствовать себя…