Задача, поставленная перед нами мисс Вайолет Марш, внесла приятное разнообразие в довольно-таки прискучившие нам повседневные труды. Получив от означенной леди краткое и деловитое письмо с просьбой о встрече, Пуаро написал ответ, предлагая ей зайти к нему наутро в одиннадцать часов.

Ровно в одиннадцать она и явилась, высокая, интересная молодая женщина, одетая аккуратно, без претензий, этакая деловая и уверенная в себе особа, которая намерена найти свою дорогу в жизни. Я не большой поклонник так называемых эмансипированных женщин и, несмотря на все ее внешние достоинства, не почувствовал к ней расположения.

— Мое дело несколько необычного свойства, мосье Пуаро, — начала она, усаживаясь в предложенное кресло. — Лучше я начну с самого начала и расскажу вам все по порядку.

— Как вам будет угодно, мадемуазель.

— Я сирота. Отец был младшим сыном скромного фермера из Девоншира. Дела на ферме шли из рук вон плохо, и его старший брат, Эндрю, эмигрировал в Австралию, где вскоре преуспел и, в результате удачных спекуляций землей, превратился в очень богатого человека. Роджера (моего отца) сельская жизнь не привлекала. Он сумел кое-чему подучиться и добился места клерка в небольшой фирме. Моя мать была дочерью бедного художника, так что брак нельзя назвать мезальянсом. Отец умер, когда мне было шесть лет… Мать пережила его на восемь лет. Из родственников у меня остался только дядя Эндрю, вернувшийся к тому времени из Австралии и купивший небольшое поместье под названием «Дикая яблоня» в своем родном графстве. Он взял меня на воспитание и всегда обращался со мной так, словно я была его собственной дочерью.

«Дикая яблоня» хоть и считалась поместьем, представляла собой всего-навсего старый фермерский дом. Фермерство было у дяди в крови — он неизменно интересовался всевозможными сельскохозяйственными новшествами и экспериментами. При всей своей доброте он обладал несколько необычными, но при этом прочно укоренившимися взглядами на женское образование. Природа щедро наделила его умом, и, не имея — или почти не имея — образования, он был очень невысокого мнения о «книжных премудростях». Особое раздражение у него вызывали образованные женщины. Он был твердо убежден, что девочки должны учиться хозяйничать в доме и на ферме, трудиться не покладая рук и, по возможности, меньше тратить время на «всякие там книжки». Не могу описать, как разочарована я была, когда выяснилось, что именно в таком духе он собирался воспитывать и меня. Я взбунтовалась. У меня довольно цепкий ум и ни малейшей склонности к домашней работе. Поскольку своенравие у нас в крови, даже искренняя привязанность друг к другу не уберегла нас от длительных ожесточенных споров. К счастью, мне удалось получить в школе стипендию, и, до известного момента, казалось, я смогу настоять на своем. Кризис наступил, когда я решила пойти в Гертон.[1] У меня было немного своих денег, доставшихся от матери, и я твердо намеревалась наилучшим способом распорядиться талантами, которыми меня наградил Господь. Состоялся последний решительный разговор с дядей. Он говорил прямо. Он одинок, у него никого, кроме меня, нет — мне-то он и собирался оставить все свое состояние. А как я уже сказала, он был очень богат… Однако если я и дальше буду упорствовать в своих «новомодных капризах», то могу быть уверена, что не получу от него ни пенса. Я очень вежливо, но твердо ответила, что навсегда сохраню к нему глубочайшую привязанность, но свою жизнь намерена устраивать самостоятельно. На том мы и расстались.

«Ты переоцениваешь свой ум, девочка, — сказал он на прощание, — Я вот никогда по книжкам не учился и, однако, дам тебе сто очков вперед. Время покажет, кто из нас прав».

С тех пор прошло девять лет. Время от времени я проводила у него выходные, и наши отношения были совершенно дружескими, хотя от своих взглядов ни он, ни я так и не отступились. Он ни словом не обмолвился ни когда я поступила в университет, ни даже когда получила степень бакалавра. В последние три года его здоровье все ухудшалось, и месяц назад он умер.

Теперь я подхожу к цели моего визита. Дядя оставил довольно необычное завещание. Согласно его условиям, «Дикая яблоня» со всем содержимым находится в полном моем распоряжении в течение года с момента его смерти — срока вполне достаточного, чтобы моя умная племянница доказала на деле свою мудрость, — так слово в слово сказано в завещании. И дальше: «Если же по истечении означенного срока выяснится, что мой ум все же вернее, дом со всем имуществом отходит в собственность различных благотворительных организаций».

— Несколько жестоко по отношению к вам, мадемуазель, учитывая, что вы единственная его родственница.

— Я смотрю на это иначе. Дядя Эндрю честно предупреждал меня, и все же я выбрала свой путь. Поскольку я отказалась выполнять его волю, он был совершенно вправе, оставить деньги любому, кому хотел.

— Завещание составлял юрист?

— Нет. Оно написано на стандартном бланке и засвидетельствовано семейной парой, живущей при доме и прислуживавшей дяде.

— Вы не думали о возможности опротестовать подобное завещание?

— Мне противна сама мысль об этом.

— Следовательно, вы рассматриваете его как своего рода вызов со стороны дяди и хотели бы доказать вашу правоту?

— Ну в общем, да.

— Вполне возможно… вполне, — задумчиво произнес Пуаро. — Что где-то в этом старом доме ваш дядя спрятал большую сумму наличными или же второе завещание, дав вам год на то, чтобы вы проявили свою сообразительность и нашли его.

— Совершенно верно, мосье Пуаро, но — не примите это за пустой комплимент — на вашу сообразительность я рассчитываю куда больше, чем на свою.

— О! Как это мило с вашей стороны! Мои серые клеточки в полном вашем распоряжении. Вы пробовали искать сами?

— Так, по верхам. Я слишком уважаю дядин ум, чтобы надеяться на успех собственных поисков.

— Завещание или его копия у вас с собой? Мисс Марш достала бумагу. Кивая своим мыслям, Пуаро прочел ее.

— Составлено три года назад. Датировано двадцать пятым марта. Даже время указано — одиннадцать утра. Это очень важно. Помогает определить, что именно следует искать… Несомненно, речь идет о другом завещании. Заверенное хотя бы получасом позже, оно зачеркнет предыдущее. Eh bien,[2] мадемуазель, вы предложили мне совершенно очаровательную задачку. Для меня будет величайшим удовольствием решить ее ради вас. При всех способностях вашего дяди нельзя предположить, чтобы его серые клеточки работали лучше, чем у самого Эркюля Пуаро! (Тщеславие моего друга иногда просто шокирует!) К счастью, сейчас у меня нет никаких неотложных дел. Мы с Гастингсом отправимся в «Дикую яблоню» сегодня же. Чета, прислуживавшая вашему дяде, полагаю, все еще там?

— Да, их фамилия Бэйкеры.

Следующее утро застало нас уже за работой. Мы действительно выехали вчера из Лондона — тотчас же после визита мисс Марш — и до места добрались лишь поздним вечером. Бэйкеры, предупрежденные телеграммой мисс Марш, уже ждали нас. Они оказались приятными людьми; он — румяный и сморщенный, как печеное яблоко, она — прямо-таки необъятных размеров и истинно девонширского спокойствия.

Устав от путешествия, завершившегося восьмимильной поездкой от станции, мы улеглись сразу же после ужина, состоявшего из жареного цыпленка, яблочного пирога и девонширского крема. А наутро, управившись со столь же превосходным завтраком, мы поднялись в маленькую, обшитую деревом комнату, служившую покойному мистеру Маршу и кабинетом, и спальней одновременно. Там было бюро с выдвижным ящиком, доверху забитое папками для бумаг (все до единой — с аккуратно наклеенными ярлычками), большое кожаное кресло, очевидно, служившее хозяину излюбленным пристанищем, и большой диван у стены, покрытый блеклым ситцем несколько старомодной расцветки. Тем же материалом были обтянуты и низкие глубокие кресла в оконных нишах.