"Чудесное завершение путешествия, лучше и не придумаешь! – сказал он себе, погружаясь в свежие простыни. – Вместо того чтобы вернуться домой с мешком золота, я высадился на чужом берегу с одним-единственным стивером [* ] за душою и, что хуже всего, влюбился по самые уши. Впрочем, – добавил он, вытянувшись и повернувшись на другой бок, – сейчас я лежу в хорошей постели, и это уже немало; насладимся же настоящим и позабудем про все на свете; я осмеливаюсь настаивать, что гак или иначе, а все наладится и устроится к лучшему"
С этими словами он протянул было руку, чтобы погасить оплывающую свечу, как вдруг застыл от ужаса и изумления: ему показалось, что он видит перед собой призрака из "Дома с привидениями", который уставился на него из погруженной в полутьму половины комнаты. Присмотревшись, он понял, что предмет, принятый им сначала за призрак, на самом деле не что иное, как старинный портрет фламандской работы, висевший в темном углу, рядом с платяным шкафом. Это было, однако, поразительно точное изображение ночного его посетителя. Тот же плащ, тот же камзол, перетянутый в талии поясом, та же борода с проседью, тот же устремленный в одну точку взгляд, та же шляпа с опущенными полями и пером, свисающим с одной стороны. Дольф вспомнил о замеченном им сходстве между Антони ван дер Хейденом и стариком из "Дома с привидениями"; сейчас больше, чем когда-либо, он проникся убеждением, что между обоими существует какая-то непонятная связь и что сама судьба руководит им в его странствиях. Он лежал и смотрел на портрет, вызывавший в нем почти точно такой же страх, как и призрачный оригинал, пока бой стенных часов не возвестил ему наступления поздней ночи. Он погасил свечу, долго ворочался, размышляя о странных обстоятельствах и совпадениях, и, наконец, заснул. Во сне его продолжали преследовать те же образы, которые не давали ему покоя и наяву. Ему снилось, будто он по-прежнему лежит, уставившись на портрет, что понемногу портрет оживает; от стены отделяется фигура странного старика; он выходит из комнаты, Дольф – за ним; они оказываются возле колодца, незнакомец указывает ему на колодец, улыбается и исчезает.
Проснувшись, Дольф обнаружил у своего изголовья Антони ван дер Хейдена, который пожелал ему доброго утра и осведомился, хорошо ли он спал. Дольф ответил, что выспался он на славу, и, воспользовавшись случаем, спросил о портрете, висевшим на противоположной стене.
– Это портрет старого Киллиана ван дер Шпигеля,отозвался гер Антони, – некогда бургомистра Амстердама, покинувшего Голландию в связи с народными волнениями и прибывшего в провинцию во времена правления Питера Стюйвезента. Это мой предок по материнской линии; старый скряга, вот кем он был! После захвата англичанами Нового Амстердама – это произошло в 1664 году – он удалился к себе в поместье. Его обуял страх, что у него отнимут богатства и он пойдет по миру. Он превратил свое имущество в наличные деньги и сумел схоронить их в надежнейшем тайнике. В продолжение нескольких лет он скрывался в разных местах, воображая, что за ним охотятся англичане, желающие отнять его деньги; в конце концов однажды утром его нашли мертвым в постели. Так и осталось невыясненным, куда он спрятал большую часть своего состояния.
Спустя немного Антони ван дер Хейден вышел из комнаты; после его ухода Дольф предался размышлениям. Рассказ хозяина засел у него в голове. Ведь его мать – урожденная ван дер Шпигель; больше того, она упоминала о старом Киллиане как об одяом из их предков. Она говорила к тому же, что ее отец был прямым наследником старика, но после него ничего не осталось. Теперь выясняется, что Антони ван дер Хейден – так же его потомок и, пожалуй, тоже наследник этого нищего богача; выходит, стало быть, что Хейлигеры и ван дер Хейдены между собою в отдаленном родстве.
"Вот оно что! – подумал Дольф. – А почему бы в самом деле не истолковать моего сна следующим образом: мне нужно было отправиться в Олбани, чтобы найти свое счастье; что до спрятанных стариком богатств, то я найду их на дне того колодца – на мызе. Но что за окольный способ вести дела! Какого черта старый призрак не мог сразу сказать о колодце? Зачем понадобилось ему гонять меня в Олбани? Неужели лишь для того, чтобы я получил объяснения, которые велят мне возвратиться тем же путем обратно?"
Все эти мысли мелькали у него в голове, пока он одевался и мылся. Он задумчиво спустился вниз, и представшее перед ним веселое, сияющее лицо Мари ван дер Хейден дало ему в руки ключ к разгадке мучительной тайны. "Выходит, – подумал он, – что старый призрак поступил правильно. Он считает, что если я добуду его богатства и его хорошенькая праправнучка станет моей женой, то обе ветви рода таким образом снова соединятся, и деньги попадут в надлежащие руки".
Мелькнувшая в его голове мысль не давала ему покоя. Он стал торопиться назад, чтобы обеспечить за собою сокровища, которые – теперь он в этом не сомневался – таятся на дне колодца и в любой момент могут быть кем-нибудь обнаружены. "Кто знает, – думал он, – вдруг страдающий бессоницей старикашка имеет обыкновение являться каждому посетителю "Дома с привидениями"? Не найдется ли кто-нибудь посообразительнее меня, способный проложить себе путь к колодцу иначе, чем через Олбани?" Он тысячу раз выражал в душе пожелание, чтобы старый неугомонный призрак поселился поскорей на дне Красного моря вместе со своим непосредственным двойником-портретом. Он жаждал выбраться как можно раньше из Олбани. Прошло, впрочем, два-три дня, прежде чем представился случай отправиться вниз по реке. Эти дни показались Дольфу целою вечностью, несмотря на то, что его услаждали улыбки прелестной Мари, и с каждым днем он все больше в нее влюблялся.
Наконец тот же шлюп, с которого он свалился за борт, приготовился выйти в плаванье. Дольф в сбивчивых выражениях сообщил Антони ван дер Хейдену О своем решении возвратиться домой. Его гостеприимный хозяин был удивлен и огорчен этим известием. Он задумал уже с полдюжины прогулок в лесную глушь; его индейцы деятельно готовились к длительной экспедиции на какое-то озеро. Гер Антони отвел Дольфа в сторону и, пустив в ход все свое красноречие, убеждал его забыть о делах и погостить у него в доме – все было, однако, тщетно, так что в конце концов он отказался от уговоров, заметив при этом, что "бесконечно жалко, когда чудесный молодой человек разменивается на мелочи". Тем не менее он крепко пожал ему на прощанье руку, присовокупив к этому рукопожатию свое любимое охотничье ружье и приглашение посетить его дом, если Дольфу случится побывать снова в Олбани. Прелестная маленькая Мари не сказала ни слова, но когда он поцеловал ее напоследок, ее милые щечки с ямочками сделались бледными, и в глазах заблестели слезинки.
