– Хорошо, но я должна была задать тебе этот вопрос. Ты не видел себя в те ночи, а я видела. Ты либо валился на постель как мертвый, либо напивался до того, что не соображал, где находишься.

– Это случалось нечасто.

– Прими мою благодарность, но каждый раз, когда это происходило, ты был там. И мучился при этом.

– Вот поэтому меня и разыскали в Женеве, а потом – завербовали.

– И этот Фоулер, или Холлидей, нашел нужные слова. Твои собственные.

– В этом ему помог Фитцпатрик. Он тоже считал, что заботится об общем благе.

– Да, я знаю, ты уже говорил об этом. А как ты думаешь, что с ним случилось? С Фитцпатриком, я имею в виду.

– Целыми днями я ломал голову над тем, что бы такое придумать, чтобы они оставили его в живых. Но… тщетно. Для них он еще опаснее меня. Он работал в тех сферах, под которые они подкапываются, он отлично разбирается во всех заказах Пентагона и знает порядок экспортных операций настолько хорошо, что способен пригвоздить их, набрав всего лишь половину необходимых в таких случаях доказательств. Они убили его.

– Он тебе нравился, да?

– Да, он мне нравился, и более того – я чуть ли не завидовал ему. У него быстрый восприимчивый ум и, кроме того, чертовски богатое воображение, и он не боялся им пользоваться.

– Он очень похож на одного человека, за которого я когда-то выходила замуж, – заметила Вэл.

Конверс быстро взглянул на нее, но тут же перевел взгляд на воду.

– Если я выберусь из всего этого живым – в чем я очень сомневаюсь, – я открою охоту. Выясню, кто это сделал, кто спустил курок. И не будет никакого суда, никаких свидетелей обвинения или защиты, смягчающих или иных обстоятельств. Только я и пистолет.

– Мне грустно это слышать, Джоэл. Я всегда восхищалась твоими принципами. Они были непреложными и глубокими, как и твое уважение к закону. Никаких амбиций, никакого самомнения, когда речь шла о законе. Для тебя это было основой всего. Ты мог спорить с законом, словно ребенок, который, споря с родителями, в глубине души знает, что родительская власть – это абсолют. То, чего у тебя никогда не было по отношению к твоему отцу, по его собственному признанию.

– Не очень-то тактичное замечание.

– Прости, но он сам однажды сказал об этом. И все же извини меня.

– Да нет, все в порядке. У нас ведь откровенный разговор. Нам нечасто случалось так говорить в последние годы, не правда ли?

– Не думаю, что тебе очень хотелось этого.

– Ты права. Однако оставим прошлое. Вернемся в настоящее.

– Но ведь ты можешь отрицать почти все! У них нет доказательств, одни слова! Я так и заявила Ларри: они утверждают, будто ты был там-то и там-то, что ты сделал то одно, то другое, но тебя не было там, где, по их словам, ты был, и ты не делал того, что, по их утверждению, ты сделал! Ты же юрист, Конверс. Ради всего святого, очнись и защищайся!

– Да меня и близко не подпустят к залу суда, неужели ты не понимаешь? Где бы и когда бы я ни объявился, там всегда будет некто, имеющий приказ убить меня даже ценою собственной жизни – учитывая возможные последствия, жертва, с их точки зрения, совсем незначительная. Я хотел воспользоваться теми материалами, что были в конверте, – получить такую информацию можно было лишь из правительственных источников. Это позволяет предположить, что у меня имеются союзники где-то в Вашингтоне. Имея на руках эти документы, я мог бы пробиться на самый верх и с помощью Натана убедить их выслушать меня, убедить их, что я не сумасшедший. Но без этого конверта даже Натан не сможет мне помочь. Более того, он потребует, чтобы я отдал себя в руки властей, уверяя, что обеспечит мне полную безопасность. Но ни о какой безопасности не может быть и речи. Их люди сидят в посольствах, на военно-морских и прочих базах, в Пентагоне, в полиции, в Интерполе и в Госдепе. На них работают нищенки в поездах и чиновники с атташе-кейсами в руках. Их трудно обнаружить, но они есть. И они не могут себе позволить оставить меня в живых. Я ведь выслушивал их программу из первых уст.

– Патовое положение, – тихо констатировала Вэл.

– Вот именно, – согласился Конверс.

– В таком случае нам придется прибегнуть к услугам третьих лиц.

– Что?

– Нужно обратиться к человеку, которого в этих верхах выслушают. К человеку, чье участие в этом деле заставит людей из Вашингтона, взваливших на тебя эту ношу, обнаружить себя.

– Кого же ты имеешь в виду? Иоанна Крестителя, что ли?

– Нет, не Иоанна. Сэма. Сэма Эббота.

– Сэма? Господи, именно о нем я думал еще в Париже! Но как ты…

– Точно так же, как и ты. У меня было достаточно времени на размышления: в Нью-Йорке, в самолете, прошлой ночью… Я вспомнила о нем после встречи со своей тетушкой в Берлине.

– Твоей тетушкой?

– Чуть позже я расскажу о ней… Я понимала, что, если ты жив, значит, у тебя имеются веские основания скрываться, не выступать открыто с опровержением всех этих безумных обвинений. Иначе твое поведение было бы нелогичным, а это на тебя не похоже. Если бы ты был убит или схвачен, информация об этом сразу же появилась на первых полосах газет, на телеэкранах – везде. А поскольку ничего подобного нет, я решила, что ты жив. Но в таком случае почему ты все время убегаешь и прячешься? И тогда я подумала: «Боже мой, если Ларри Тальбот не верит ему, то кто же поверит?» Если не верит Ларри, значит, и люди его круга, все твои друзья и те, с кем ты общался, убеждены, что ты и в самом деле маньяк, о котором говорит вся Европа. Рядом с тобой никого, а ты нуждаешься в помощи, в человеке, который способен ее оказать. Нет, не во мне, клянусь богом. Я – твоя бывшая жена, и к тому же я не обладаю достаточным весом, здесь нужен человек с солидной репутацией. Я перебирала в памяти всех наших знакомых, всех, о ком ты рассказывал. И постоянно всплывало одно имя: Сэм Эббот. Сейчас он – бригадный генерал, если верить газетам полугодовой давности.

– Да, Сэм – Человек с большой буквы, – сказал Джоэл, одобрительно кивая. – Его сбили и взяли в плен через три дня после меня, а потом нас обоих перебрасывали из одного лагеря в другой. Однажды мы сидели в соседних камерах и перестукивались азбукой Морзе, пока меня не увезли. И в авиации он остался потому, что знал: там он будет на своем месте.

– Он всегда прекрасно к тебе относился, – с чувством сказала Вэл. – Говорил, что в лагерях ты, как никто другой, поддерживал моральный дух заключенных, что твой последний побег вселил во всех надежду.

– Ерунда это. Я был просто бунтарь – так меня там и называли – и потому мог позволить себе идти на риск. Сэму было потруднее. Он спокойно мог бы сделать то же, что и я, но он был старшим по званию и боялся, что оставшиеся могут пострадать. В отличие от меня, он держался вместе со всеми.

– Он говорил другое. Уверена, что это из-за него ты не переносил мужа своей сестры. Помнишь, как Сэм прилетел в Нью-Йорк, а ты попытался свести его с Джинни? Мы все обедали тогда в ресторане, явно превосходившем наши финансовые возможности.

– Джинни до смерти его напугала. Позднее он говорил, что, если бы она стояла во главе Сайгона, он бы никогда не пал. Но Сэм не собирался до конца своей жизни все снова и снова начинать эту войну.

– А у тебя нет любимого зятя. – Валери улыбнулась, но улыбка тут же исчезла с ее лица, она наклонилась к Джоэлу: – Я свяжусь с Эбботом. Я разыщу его и расскажу ему все, что ты мне рассказал. И прежде всего скажу, что ты ничуть не безумнее, чем я или он. Ты оказался игрушкой в руках неизвестных тебе людей, они лгали тебе ради того, чтобы ты взялся за работу, которую они сами не могут или боятся выполнить.

– Ты несправедлива к ним, – сказал Конверс. – Если бы они затеяли возню вокруг Госдепартамента или Пентагона, то сразу разразилась бы эпидемия несчастных случаев… Нет, они действовали правильно. Начинать поиски нужно было где-то здесь и отсюда добираться до истоков. Это – единственно правильный путь.

– И если ты можешь говорить это после всего случившегося с тобой, ты нормальнее любого из нас. Сэм сразу оценит это. И поможет.