– Не паясничай.
– Куда уж там. Мне бы отдельный туалет и душ или хотя бы самую плохонькую ванну. Отели, которыми мне приходилось довольствоваться, не рекламируются ни в одном путеводителе.
– Да, скажу тебе: даже тут, на свежем воздухе, чувствуется, что ты не принимал душ уже бог знает сколько времени.
– Ох, бойся жены, критикующей гигиенические склонности мужа. Это грозит осложнениями.
– Брось, Джоэл, я тебе не жена… И мне нужно будет каким-то образом держать с тобою связь.
– Дай подумать. Я теперь стал очень изобретательным. Что-нибудь соображу. Я, например, мог бы…
– Я уже сообразила, – прервала его Вэл. – Перед тем как лететь сюда, я переговорила с теткой.
– Прямо из дома?
– Нет, из одного отеля в Нью-Йорке, где я зарегистрировалась под чужим именем.
– Вот, оказывается, когда ты уже думала о своем телефоне…
– Не в том смысле, в каком ты… Я рассказала ей о том, что, по-моему, произошло и что я намерена предпринять. Вчера вечером она навестила меня в Берлине. Ворвалась как ураган, как может ворваться только она, но в конечном счете она согласилась помочь. Она спрячет тебя. И другие тоже.
– В Германии?
– Да, она живет на окраине Оснабрюка. Для тебя это – самое безопасное место, потому что никому не придет в голову искать тебя там.
– Но как я попаду обратно в ФРГ? Я ведь едва оттуда выбрался! Не говоря уже о людях Делавейна, мои фотографии развешаны во всех пограничных пунктах.
– Сегодня после полудня, после твоего звонка, я разговаривала с тетей Гермионой – звонила из автомата; у нее гостил какой-то друг, но она тут же начала вести подготовительную работу. Когда я несколько часов спустя прилетела сюда, в аэропорту меня встретил старик, тот самый, у которого ты сегодня переночуешь. Кажется, ты его уже видел: он проезжал до Музеумплейн на велосипеде. Он отвез меня в дом на Линденграхт, откуда я позвонила тетке; телефон этот, как они сказали, unaangeroerd, то есть «чистый», «непрослушивающийся».
– Господи, они все еще живут в сороковых годах.
– С тех пор не так уж многое изменилось, тебе не кажется?
– Да, пожалуй, ты права. И что же сказала твоя тетка?
– Только передала тебе инструкции. Завтра после обеда ты пойдешь на центральный железнодорожный вокзал – в это время там всегда толчея – и будешь прохаживаться у справочного киоска. Тебя окликнет женщина. Она скажет, что узнала тебя – вы встречались в Лос-Анджелесе. Во время разговора она вручит тебе конверт, в нем будут паспорт, письмо и железнодорожный билет.
– Паспорт? Каким образом?
– Единственное, что им потребовалось, – твоя фотография. Но я уже предвидела это, когда расставалась с твоим отцом на Кейп-Энн.
– Предвидела?
– Я же говорила тебе – я слушала эти истории всю мою жизнь: о том, как они переправляли через границу евреев, цыган и сбитых над Германией летчиков… Изготовляли фальшивые документы, фотографии… Они довели это дело до совершенства.
– И ты захватила мою фотографию?
– Это казалось мне вполне логичным. Роджер тоже так думал. Ты же помнишь, он участвовал в той войне.
– Так… а фотография?
– Я разыскала ее в альбоме. Помнишь, как ты обгорел на Виргинских островах, из упрямства пролежав целый день на солнце?
– Еще бы! А ты заставила меня нацепить к обеду галстук. Я тогда головой не мог шевельнуть.
– Я хотела преподать тебе урок. И снимала с близкого расстояния, хотела, чтобы ты видел потом свои муки.
– Но тем не менее, Вэл, это – мое лицо.
– Фотография сделана восемь лет назад, загар смягчил твои черты. Для паспорта такая фотография сойдет.
– А мне не нужно заучить при этом какую-нибудь «легенду»?
– Если тебя задержат и начнут задавать вопросы, ты все равно засыплешься. Но тетка считает, что до этого не дойдет.
– А почему она так уверена?
– Все дело в письме. В нем изложена цель твоей поездки.
– И какова же она?
– Паломничество в Берген-Бельзен, а затем – в Освенцим и Бжезинку в Польше. Написано письмо на немецком, ты должен вручать его каждому, кто тебя остановит, потому что ты говоришь только на английском.
– Но почему вдруг…
– Ты – пастор, – прервала его Валери. – Паломничество финансируется «Объединением христиан и евреев во имя покаяния и мира во всем мире» со штаб-квартирой в Лос-Анджелесе. Редко какой немец осмелится придраться к человеку с таким письмом. Я принесла для тебя темный костюм твоего размера, соответствующую шляпу и туфли, а также клерикальный воротничок. Инструкции ты получишь вместе с железнодорожным билетом. Потом сядешь в северный экспресс на Ганновер, где тебе якобы предстоит пересесть на поезд, следующий в Целле, но, доехав до Оснабрюка, ты сойдешь. Там моя тетка будет поджидать своего пастора. А я тем временем уже буду в Нью-Йорке и попытаюсь связаться с Сэмом.
Конверс покачал головой.
– Вэл, все это очень здорово, но ты меня не слушала. Люди Ляйфхельма уже видели меня, и как раз на этом самом вокзале. Они знают, как я выгляжу.
– Они видели бледного, заросшего бородой человека со следами побоев на лице. Побрейся сегодня же.
– И сделай небольшую косметическую операцию.
– Не обязательно. А вот крема не жалей. Наложи на лицо и руки слой «моментального загара», да потолще – я уложила его вместе с вещами. Так ты станешь больше похож на свою фотографию в паспорте, а заодно крем прикроет синяки. Ну а черная шляпа и клерикальный воротничок довершат остальное.
Джоэл ощупал лицо – болело значительно меньше.
– Помнишь, когда ты упала и ударилась о столик в прихожей? Не забыла тот синяк?
– Еще бы! Я была тогда в панике, ведь на следующий день предстояла презентация. Ты тогда сходил и купил мне грим.
– Точно такую же штуку я купил сегодня утром. Помогло.
– Я рада.
Сидя очень близко под лунным светом, заливающим поле, они молча взглянули друг на друга.
– Мне очень жаль, что все так сложилось, Вэл. Я не хотел, чтобы ты участвовала во всем этом. Будь хоть какая-нибудь возможность обойтись без тебя, я бы ни за что не пошел на это.
– Знаю. Но мне это безразлично. Я здесь потому, что дала себе обещание, можно сказать – обет. Не тебе, Джоэл, поверь мне.
– Но это я спровоцировал тебя на эту клятву. А поскольку ты была пострадавшей стороной, то ее нельзя считать правомочной.
– Это – юридическое крючкотворство, – сказала Вэл, подгибая ноги и глядя вдаль. – Но есть и другие причины: все, что ты рассказал, приводит меня в ужас, нет, не отдельный факт А или B и не то, что кто-то с кем-то вступил в преступный сговор. Я пейзажист, и частности меня не интересуют. Но я напугана до смерти, потому что многое из сказанного тобой затрагивает меня лично. Я легко могу представить себе, как эти люди – эта «Аквитания», – придя к власти, установят контроль над нашими судьбами и превратят всех нас в покорное стадо. Господи, Джоэл, и мы еще будем встречать их с распростертыми объятиями!
– Что-то я не вижу здесь смысла.
– Значит, ты – слепой. И не думай, что так чувствуют только женщины, да еще одинокие женщины, вроде меня. Подавляющее большинство людей на наших улицах, те, кто зарабатывает себе на жизнь, выплачивает ссуды, платит за квартиру, покупает дом или автомобиль, то есть все, живущие нормальной, обычной жизнью, чувствуют то же, что и я. Нам до тошноты надоело творящееся вокруг нас! То нам заявляют, что в любую секунду мы можем погибнуть в ядерной войне, если не будем платить все новые и новые налоги, которые идут на создание еще больших бомб. То нам толкуют о загрязнении питьевой воды или о том, что нельзя покупать какие-то товары, потому что они могут оказаться отравленными. Исчезают дети, а людей убивают по пути в магазин за бутылкой молока. Наркоманы и всевозможные подонки с ружьями и ножами грабят и убивают на улицах. Я живу в маленьком городке и не выхожу из дому после наступления сумерек, но, живи я в большом городе – любом большом городе, – я испуганно озиралась бы по сторонам и среди бела дня. И будь я проклята, если решусь сесть в лифт, когда он не набит до предела… Мне это не по средствам, но я установила систему сигнализации в доме, который мне не принадлежит, потому что однажды перед моими окнами появилась какая-то лодка и до утра простояла там на якоре. В своем воображении я уже видела, как какие-то люди подползают ночью к моему дому и врываются в него. Нам всюду чудятся страхи – на морском берегу, на городских улицах и даже в поле, как сейчас. Мы перепуганы! Мы больны – от всевозможных проблем, от царящего повсюду насилия. Пусть придет кто угодно, лишь бы положить конец всему этому, – я даже не уверена, что нам не безразлично, кто это будет. И если люди, о которых ты говоришь, намереваются усугубить весь этот ужас, то, поверь мне, они отлично знают, что делают. После этого им остается только выйти на сцену и напялить на себя корону – до голосования дело не дойдет… И все же перспектива эта – еще более ужасная, чем то, о чем я только что говорила. Именно поэтому ты сейчас и отвезешь меня в аэропорт.
