– Ваша храбрость, Ляйфхельм, самая дешевая разновидность храбрости, – тихо сказал он, опуская пистолет. – Быстрая смерть от пули иной раз предпочтительнее всего.

– Я прожил жизнь в соответствии с собственным кодексом и умру, следуя ему.

– Легкая смерть, вы имеете в виду? И быстрая. Без Дахау, без Освенцима.

– Пистолет в ваших руках.

– Я полагал, вам есть чем дорожить.

– Мой преемник подобран очень тщательно. Он осуществит мой план, вплоть до мельчайших деталей.

«Это открытие, на этом можно построить определенную стратегию», – подумал Джоэл и начал:

– Ваш преемник?

– Да.

– У вас нет преемника, фельдмаршал.

– Что?

– Так же как нет и никакого вашего плана. Без меня у вас не будет ничего этого. Именно поэтому я и привез вас сюда. Вас одного.

– Что вы хотите этим сказать?

– Сядьте, генерал. Хочу кое-что вам объяснить, и будет лучше, если вы выслушаете это сидя. Возможно, смерть, о которой вы тут так красочно рассуждали, была бы для вас предпочтительнее того, что вам уготовано.

– Лжец! – завопил Эрих Ляйфхельм четыре минуты спустя после начала разговора, хватаясь руками за подлокотники бархатного кресла. – Лжец, лжец, лжец! – выкрикивал он с налитыми кровью глазами.

– А я и не рассчитывал, что вы поверите мне на слово, – спокойно проговорил Джоэл, стоя посреди просторного, заставленного книжными полками кабинета. – Позвоните в Париж Бертольдье, скажите, что до вас дошли весьма неприятные слухи и вам нужно кое-что выяснить. Скажите ему без обиняков: вы узнали, что, пока вы были в Эссене, он и Абрахамс навестили меня в вашем имении под Бонном.

– И как я узнал об этом?

– А вы скажите им правду! Они подкупили охранника – не знаю, какого именно, я его не видел, – и тот впустил их ко мне.

– Они обратились к вам, потому что считали вас агентом Делавейна?

– Так они мне сказали.

– Но вам же вкатили наркотики! И они слышали, что вы тогда говорили!

– И все же у них остались подозрения. Вашего врача они не знают, а англичанину не доверяют. Говорить о том, что они не доверяли вам, по-видимому, излишне. Они подумали, что это чистая мистификация, и поэтому решили о себе позаботиться.

– Невероятно!

– А что здесь невероятного? – сказал Конверс, усаживаясь за стол по другую сторону от немца. – Как я получил всю информацию? Откуда, если не от Делавейна, я узнал, на кого мне следует выходить? Вот как они рассуждали.

– Они считали, что это сделал Делавейн? Но зачем бы он на это пошел? – удивился Ляйфхельм.

– Теперь-то я понимаю, в чем тут дело, – быстро прервал Джоэл, стараясь не упустить еще одну открывшуюся возможность. – Делавейн – человек конченый. Оба они признали это, когда поняли, что он – последний человек, на которого я стал бы работать. А может, они просто решили бросить мне несколько крох от щедрот своих, прежде чем отправить на тот свет.

– И это следовало бы сделать! – воскликнул некогда самый молодой фельдмаршал Третьего рейха. – Естественно, вы и сами это понимаете. Кто вы такой? Кто послал вас? Вы и сами не знали этого. Вы называли какие-то случайные имена, говорили о списках, о больших деньгах, но не сказали ничего существенного. Так кто же все-таки попытался внедриться в наши ряды? Поскольку нам так и не удалось это выяснить, из вас следовало сделать fauliger Abfall.

– Не понял.

– Гниль, падаль, до которой никому не хочется дотрагиваться, чтобы не схватить заразы.

– И вам это удалось.

– Да, это моя заслуга, – удовлетворенно произнес Ляйфхельм. – Этим занималась моя организация. Все тут было мое.

– Я доставил вас сюда не для того, чтобы обсуждать ваши достижения. Я хочу спасти свою жизнь. Вы можете это сделать – те, кто послали меня сюда, либо не могут, либо не хотят заниматься этим, но вам это под силу. Мне нужно только убедить вас, что это выгодно нам обоим.

– Каким образом? Внушая мне, будто Абрахамс с Бертольдье вступили в сговор за моей спиной?

– Мне незачем внушать вам что-либо, достаточно, если я повторю вам их собственные слова. Прошу учесть, они были уверены, что я покину ваши владения только в виде трупа, стану, так сказать, жертвой зверского убийства в окрестностях вашего поместья. Впрочем, нет! – Конверс вдруг резко вскочил с кресла. – Нет! – воскликнул он с чувством. – Позвоните своим французским и израильским союзникам, вашим товарищам по «Аквитании». Если хотите, можете ничего им не говорить, просто вслушайтесь в их голоса – и все поймете. Хороший лжец тонко улавливает ложь, а вы – лжец превосходный.

– Вы меня оскорбляете.

– Как ни странно, я считаю это комплиментом. Именно поэтому я и решил вручить вам свою судьбу. Я считаю вас способным выиграть эту игру, а после всего, что выпало на мою долю, я хочу оказаться на стороне победителя.

– Почему вы говорите мне это?

– Да бросьте вы, давайте рассуждать здраво. Абрахамса терпеть не могут, он оскорбляет каждого – в Великобритании, Америке, в Европе, – кто хоть в чем-то не соглашается с экспансионистской политикой Израиля. Даже его милые соотечественники не в силах заставить его заткнуться. Правда, они подвергают цензуре его печатные выступления, но он продолжает орать где угодно. Его не потерпит ни одна межнациональная федерация.

Нацист быстро кивнул.

– Ни одна! – прокричал он. – Это самый мерзкий, самый отвратительный тип на всем Ближнем Востоке. И к тому же – еврей. Но как с ним можно сравнить Бертольдье?

Прежде чем ответить, Джоэл выдержал длинную паузу.

– И все-таки я их сравниваю, – сказал он наконец. – Вспомните его манеру вести себя. Это властный, высокомерный человек. Он мнит себя не только великим стратегом, но и олицетворением государственности, творцом истории, возвышающимся, подобно богу, над всеми людьми. Смертным нет места на его Олимпе. И притом он – типичнейший француз. На данное столетие англичанам и американцам за глаза хватит и одного де Голля.

– Ваши соображения не лишены логики. Он и в самом деле ужасный эгоцентрик, которого могут терпеть только французы. В нем сконцентрированы все недостатки этой нации.

– Ван Хедмер вообще не в счет, только если потребуются полезные ископаемые Южной Африки.

– Согласен, – сказал немец.

– Иное дело – вы, – быстро продолжал Конверс, снова усаживаясь в кресло. – Вы сотрудничали с американцами и англичанами в Вене. Вы содействовали проведению оккупационной политики и добровольно подготовили материалы обвинению США и Англии на Нюрнбергском процессе. И, наконец, вы представляли Бонн в НАТО. Кем бы вы ни были в прошлом, вы завоевали признание. – Джоэл снова сделал паузу, а когда заговорил, в голосе его звучали нотки почтительности. – Поэтому, генерал, вы должны победить, а значит, только вы и можете спасти мне жизнь. Остается лишь объяснить причины, по которым вам следовало бы это сделать.

– Что ж, попытайтесь.

– Но сначала – позвоните.

– Не будьте идиотом и не считайте меня таковым. Не будь вы уверены в том, что говорите, вы бы так не настаивали, а значит, вы говорите правду. Если уж они, эти Schweinhunde [221], вздумали объединиться против меня, зачем оповещать их о том, что мне это известно! Итак, что они говорили?

– Вы будете убиты. Они не хотят услышать обвинения в том, что отдали в руки нациста контроль над Западной Германией. Даже в самой «Аквитании» начнутся крики о «грязной игре», что неизбежно приведет к расколу. Ваше место займет более молодой человек, который думает так же, как они, но не связан с нацистами. Однако не тот, кого вы рекомендуете.

Ляйфхельм сидел в мягком бархатном кресле, его сухое, но все еще крепкое тело было неподвижно, на бледном, словно алебастровая маска, лице горели пронзительные светло-голубые глаза.

– Значит, новый Священный союз [222], – холодно проговорил он, почти не разжимая губ. – Вульгарный еврей и разложившийся главарь французских альфонсов осмелились выступить против меня?