Когда Лидия заговорила об освобождении из заточения и о лапах смерти, ее слова опять напомнили недочитанный роман о злоключениях заграничной сиротки. Кажется, там тоже было нечто подобное, я имею в виду стиль выражений.
А может быть, Лидия, будучи немкой, просто не чувствует нюансов русской разговорной речи и не понимает, что в обыденном быту говорить о лапах смерти можно только в ироническом контексте?
Михаил не переставал удивляться:
— Вы хотите сказать, что вас вырвали из этих лап сегодняшней ночью? Впрочем да, вчера вечером нам еще ничего не было известно о вашем местонахождении, а утром мы уже имеем счастье вас лицезреть. Господа, боюсь, я проспал самое интересное. Может быть, кто-нибудь в двух словах обрисует для меня ситуацию, а то я чувствую себя полным идиотом, а это чертовски приятно.
— Не расстраивайся, дорогой, — мне захотелось утешить бедного Мишу. — Мы как раз тут за завтраком обсуждаем ситуацию и делим роли для участия в этой драме. Опять придется бороться за правое дело! Присоединяйся. Амплуа героев расхватали еще не полностью, хотя лавры главного спасителя безусловно принадлежат Александру Матвеевичу.
Мне показалось, что при моих последних словах Миша сглотнул нечто вроде кома в горле, хотя и безропотно составил нам компанию за столом…
Отдав много сил общественной деятельности, я прекрасно усвоила, что первое, с чего следует начинать любым борцам, это выработать программу своей борьбы. Во всяком случае, все борцы в России поступают только так. Еще можно было бы выработать парочку программ борьбы — программу-минимум и программу-максимум, но от этого уже отдает формализмом и дешевой патетикой.
После недолгого обсуждения мы наметили следующую программу общего характера:
1. Лидии оставаться в Москве чрезвычайно опасно. Тот, кто убил Крюднера, не захочет оставлять в живых еще одну свидетельницу. Если на нее начнут настоящую охоту — нет гарантий, что мы сможем Лидочку уберечь…
Поэтому нам следует тайно вывезти бедную девушку из Москвы и где-нибудь спрятать, обеспечив надежной охраной. На первый случай в качестве убежища Легонтов предложил свою пресловутую пустую виллу под Петербургом. А Варвара Филипповна, вернувшись в пансион, будет, по возможности натурально, сокрушаться, что, дескать, о барышне Танненбаум так и нет ни слуху ни духу… Горе-то, горе-то какое!
И особенно отчаянными стенания должны становиться в присутствии Лизхен Эрсберг, как человека, преданного адвокату Штюрмеру.
2. Полиции о том, что Лиду удалось вызволить, мы сообщать не станем. В конце концов, полицейские сыщики палец о палец не ударили, чтобы разыскать ее и спасти, так нечего пользоваться плодами нашей победы. Тем более, дело осложнилось убийством, и как бы полиция не впала в соблазн объявить Лиду причастной к смерти Крюднера. У нас любят идти по пути наименьшей сложности и включать в число подозреваемых первого же подвернувшегося под руку беззащитного человека.
На сегодняшний день полиции известно, что Лида пропала задолго до смерти Крюднера и до сих пор не нашлась, а в момент убийства ее на фирме не было (на самом-то деле бедняжка сидела под замком на чердаке здания мастерских, но полиция даже не удосужилась как следует обыскать территорию предприятия).
Ну так не будем лишать этих голубчиков их иллюзий!
В крайнем случае Лида потом объяснит, что узнав о неизбежном увольнении, она в отчаянии отправилась прочь из Москвы и пребывала все эти дни в полном душевном смятении, не зная о смерти шефа… (К тому же, и эти показания в силу необходимости можно позже и изменить, если возникнет нужда пустить в ход громоздкий, скрипучий механизм нашего судопроизводства.)
3. Кому-то из нас (и я даже сразу поняла кому — Михаилу, не занятому другими важными делами) следует отправиться в Петербург, добиться приема в военном министерстве или Генеральном штабе и попытаться все же привлечь к делу сотрудников контрразведки, в каком бы жалком положении она сейчас ни находилась.
Правда, это дело сопряжено с большими моральными издержками — нужно просиживать часы под дверью кабинетов военных чиновников (военные бюрократы слишком мало отличаются от штатских!), добиваться аудиенции, излагать суть вопроса, подавать прошение, потом повторять то же самое у другой двери, у третьей, у пятой — ни один чиновник никогда не в силах решить хоть один вопрос сразу и под собственную ответственность, а проситель со слабыми нервами просто-таки обречен на психический срыв…
К тому же, не исключено, что наша леденящая кровь история про шпионов-убийц покажется военным чинам бредом сумасшедшего и посетителя непосредственно из штаба отправят сразу же в желтый дом, откуда потом придется его вызволять.
И все эти мучения нужно претерпеть ради любимого отечества! Без сомнения, в подобной миссии есть нечто героическое.
4. Молодцы из конторы господина Легонтова, равно как и сам Александр Матвеевич, понаблюдают за Германом Германом и Штюрмером, так как эти лица явно причастны к преступлению (я, пожалуй что, согласна во имя правосудия позже поделиться результатами наблюдений с полицией!), а также постараются выйти на след загадочного господина Штайнера, прибравшего к рукам патенты на военные изобретения.
— Эх, господа, — горько вздохнула я, — наверняка имя у Густава Штайнера вымышленное, а искать в Москве человека, о котором ничего не известно, все равно что иголку в стоге сена.
— Искать иголку в стогу — дело сложное, но отнюдь не безнадежное, — заметил Михаил. — Если не просто так перетрясать сено, а при помощи мощного магнита, иголка вылезет навстречу магниту сама.
— И нельзя сказать, что о Штайнере совсем уж ничего не известно, — добавил Легонтов. — Во-первых, он говорит с сильным немецким акцентом и прибыл из Германии, во-вторых, мадемуазель Лидия может дать нам его словесный портрет. Ведь в отличие от вас, Елена Сергеевна, барышня видела его без бинтов на лице…
— Словесный портрет — это замечательно, но, увы, все они весьма условны, если только у человека нет достаточно характерных особых примет. А господа, прибывшие из Германии и говорящие с сильным немецким акцентом, — отнюдь не редкость, в Москве они исчисляются тысячами, если не десятками тысяч, — не смогла не внести своего веского слова Ада Вишнякова.
— Но заметьте, господа, далеко не каждый из этих господ работает на немецкую разведку и даже не считает нужным особенно это скрывать…
— Ну, судя по последним событиям, нельзя исключать, что на немецкую разведку работают многие, — мое настроение, против воли, отдавало пессимизмом, и это так и сквозило в меланхоличных замечаниях, которые срывались с языка.
— И все же, господа, — вернул себе слово Легонтов. — Прибывший из Германии агент крутился среди немецких предпринимателей в Москве, интересуясь патентами на военные изобретения. Возможно, с этим делом он обращался не к одному только Крюднеру. Немецкое землячество у нас большое, но все равно, это довольно замкнутый мирок, где все друг друга знают, как в какой-нибудь деревне. Наверняка деятельность этого Штайнера уже обратила на себя внимание. Немцы — народ педантичный и склонный к анализу, они просто так ни от чего не отмахнутся. Если побеседовать с теми представителями немецкого землячества, которым не чужды интересы России, что-нибудь про этого Штайнера мы узнаем!
Вскоре мой дом по одному покинули наблюдательные агенты господина Легонтова, потом — их хозяин.
Минут пятнадцать спустя горничная Шура спустилась на улицу и взяла извозчика для Варвары Филипповны.
Еще через час Ада увезла Лидочку, одетую в мое пальто и большую шляпу с глухой вуалью. Издали могло показаться, что это я сама вместе с приятельницей отправилась куда-то по делам.
Вряд ли за нашим домом уже велось наблюдение, но лишняя конспирация никогда не вредила.
— Господи, — вздохнул Михаил, — еще вчера вечером ничто не предвещало подобной суеты. Кто бы мог подумать, что мое открытие по поводу фальшивого Крюднера приведет к такой активизации деловой энергии? Если бы иностранные агенты знали, что ты уже вступила на тропу войны и плетешь против них нити заговора, они трепетали бы от ужаса. Кстати, попроси Шуру уложить мой саквояж, ничего не поделаешь, вечерним поездом придется ехать в Петербург. Вот только не знаю, на кого мне оставить стройку, тебе самой сложно иметь дело с подрядчиками…
