– Можно подумать, что ты ревнуешь.

– Не говори глупости. – Ты сама говоришь глупости. Он взрослый мужчина.

– А она, между прочим, замужняя женщина, и у нее ребенок.

Фрэнк, недовольно качая головой, вышел в коридор. Грейс сделала шаг вперед.

– Привет, – весело произнесла она.

На лице Фрэнка отразилось страшное замешательство, но он быстро взял себя в руки и широко заулыбался.

– А, сама королева бала! Как проводишь время, дорогая? – Он обнял ее за плечи.

– Отлично! Спасибо за праздник и вообще – за все.

– Грейс, для нас – это радость, поверь. – Фрэнк чмокнул ее в лоб.

– Ничего, если я воспользуюсь вашей ванной комнатой? Там, на улице, много народа…

– Ну конечно.

Когда Грейс проходила через кухню, там уже никого не было. На лестнице слышались шаги. Интересно, кого же имела в виду Дайана? В душе у Грейс шевельнулись смутные подозрения.

…Энни пришла на место свидания раньше Тома и, медленно обойдя пруд, остановилась на отдаленной его стороне. В воздухе слабо пахло хлоркой, стук каблучков Энни по бетонной дорожке звонко разносился в темноте. Прислонившись спиной к свежепобеленной бетонной ограде, она ощутила приятную прохладу. Со стороны конюшен лился серебристый свет, слабо отражаясь в глади пруда. Вдали, словно в некоем другом мире, закончилась одна песня, потом началась другая – на расстоянии мелодию было трудно различить.

Неужели только вчера вечером они сидели вдвоем на кухне речного домика, и никто им не мешал, никто не мог разлучить? Напрасно она не сказала ему вчера – все боялась, что не найдет правильных слов. Сегодня утром, проснувшись в его объятиях в той самой постели, которую всего неделю назад делила с мужем, она лишь окончательно уверилась в своих чувствах. Энни было стыдно, что он не испытывает никакого раскаяния. Может, это удерживало ее? Или страх перед тем, как Том отреагирует на ее решение?

Энни ни на миг не сомневалась в его любви. Но видела, что Тома мучают дурные предчувствия. Она ощутила это его настроение и сегодня… когда Том настойчиво, почти с мольбой в голосе, втолковывал ей, зачем он поступает так с Пилигримом.

На тропе, ведущей от конюшни, послышались шаги. Том остановился, высматривая Энни в темноте. Она шагнула вперед, и Том, обернувшись на звук, увидел ее и пошел навстречу. Энни тоже кинулась ему навстречу – бегом – словно боялась, что он внезапно исчезнет. И через несколько секунд его руки уже обнимали ее. Они мгновенно стали единым существом – их дыхание, губы – все слилось, и даже кровь, казалось, разносилась по общим артериям одним сердцем.

Наконец Энни решилась это произнести: она собирается оставить Роберта. Прижавшись щекой к его плечу и стараясь, чтобы голос ее звучал как можно спокойнее, Энни продолжила: да, она знает, что это будет тяжело для всех. Но для нее гораздо страшнее потерять его, Тома.

Он молча слушал, лаская ее лицо и волосы. Но, когда она все ему выложила, он по-прежнему молчал. Энни вдруг охватил страх. Она подняла голову, готовая наконец взглянуть Тому в глаза, но он смотрел куда-то вдаль. Энни сразу поняла: он просто не мог говорить, так его захлестнули эмоции. В доме продолжала греметь музыка. Том перевел взгляд на Энни и чуть заметно покачал головой.

– О, Энни…

– И что ты мне ответишь?

– Ты этого не сделаешь.

– Сделаю. Как только приеду – сразу все расскажу ему.

– А Грейс? Ей ты тоже расскажешь?

Энни попыталась поймать снова ускользнувший взгляд Тома. Зачем он все это говорит? Она ждала поддержки, а он разбередил в ее душе сомнения – сразу заговорил о том, о чем она боялась даже думать. Энни понимала, что ей проще руководствоваться столь развитым в ней инстинктом самозащиты, который говорил ей: ничего страшного; конечно, детям трудно пережить развод родителей, но, если сделать все цивилизованным образом, травма будет нанесена минимальная. Энни знала об этом не понаслышке: среди ее друзей были разведенные, и все как-то у них устраивалось. Но применительно к ним, к их ситуации, к Грейс…

– После всего, что она вынесла… – тихо сказал Том.

– Ты думаешь, я не понимаю!

– Конечно, понимаешь. Я о том и говорю. Ты все прекрасно понимаешь и потому никогда не пойдешь на развод, хотя сейчас тебе кажется, что ты готова это сделать.

Слезы струились по лицу Энни, и у нее не было силы их остановить.

– У меня нет выбора! – слабо выкрикнула Энни.

– То же самое ты говорила о Пилигриме и ошиблась.

– Но тогда я потеряю тебя!

Том кивнул.

– Как могу я сделать такой выбор? Ты бы согласился потерять меня?

– Нет. Но выбирать предстоит не мне.

– А помнишь, что ты сказал про Пилигрима? Он оказался у последней черты и, увидев, что лежит за ней, решил принять жизнь.

– Но если впереди только боль и страдание, нужно быть сумасшедшим, чтобы выбрать такое.

– Но нас не ждут боль и страдание.

Том покачал головой. Энни почувствовала, как ее охватывает гнев. Она злилась на Тома – ведь он говорил то, что она и без него чувствовала сердцем. Она злилась на себя – за то, что не могла справиться с сотрясавшими ее тело рыданиями.

– Ты просто не любишь меня, – сказала Энни, чувствуя жалость к себе и ненавидя себя за это, и еще ненавидя себя за торжество, которое испытала, увидев, как глаза Тома наполняются слезами.

– О, Энни… Если бы ты только знала, как сильно я люблю тебя.

Она рыдала в его объятиях, забыв обо всем на свете, и все твердила, что не сможет жить без него, и ничто не насторожило ее, когда он сказал: она-то сможет, а вот он – нет. И еще Том сказал, что когда-нибудь она будет вспоминать эти дни без сожаления – как бесценный подарок судьбы, сделавший их жизни более полными и яркими.

Выплакав все слезы, Энни умылась в пруду, а Том принес ей полотенце и помог стереть размазавшуюся тушь. Немного подождав, чтобы исчезла краснота с глаз и щек Энни, они разошлись, предварительно убедившись, что никого вокруг нет.

У Энни было такое чувство, будто она превратилась в обитательницу водоема, в одно из тех живущих в иле существ, которые видят мир сквозь толщу воды. Так на нее подействовало снотворное, которым здесь воспользовалась впервые. Раньше, когда Энни принимала их регулярно, ничего такого не было. Не было ощущения, будто мозги набиты мягкой ватой, от которой Энни никак не могла освободиться. И однако как только она вспомнила, почему приняла эти пилюли, то радовалась этому искусственному полузабытью.