Она закрыла глаза, но так и не смогла подавить нарастающее чувство вины. Не тогда, в горах, предала она этого доброго, любящего человека, целуясь с другим, а сейчас, когда продолжала думать о Томе, мечтая о большей близости. И что уж совсем глупо – Энни не могла отделаться от ощущения, что предает и Тома.

Роберт откинул простыни и отодвинулся, освобождая ей место рядом. Энни видела знакомую рыжеватую поросль на животе и розовую головку напрягшегося члена, который уперся ей в бедро, когда она легла рядом с мужем. Тот тут же вновь отыскал ее губы.

– О Господи, Энни, как же я соскучился.

– Я тоже.

– Правда?

– Тс-с. Конечно.

Рука мужа блуждала по ее бедру, потом переместилась на живот, и Энни поняла, что скоро она опустится ниже, и тогда муж поймет, что она совсем не возбуждена. И тогда Энни, опередив Роберта, скользнула по его телу.

– Я хочу сначала поцеловать тебя, – проговорила она, устраиваясь между ног мужа и беря в рот его восставшую плоть. Она уже много лет не ласкала его так и теперь почувствовала, как по телу Роберта прошла сладострастная дрожь.

– О, Энни, я не знаю…

– Мне самой этого хочется.

Почему любовь превращает нас в изощренных лжецов, думала Энни. Почему ведет нас темными и запутанными аллеями? И когда муж кончил, она сказала себе с печальной уверенностью, что их отношения никогда уже не будут прежними, что этот ее лживый поступок был, по сути, прощальным подарком Роберту.

Позже, уже в темноте, он вошел в нее. Ночь была такой темной, что они не видели лиц друг друга, и Энни радовалась этому. Наконец она немного возбудилась и, отдавшись убаюкивающему ритму их соития, обрела ненадолго забвение.

После завтрака Роберт отвез Грейс к конюшням. Дождь освежил воздух и умыл землю, а небосвод над головой был ярко-голубым. Роберт обратил внимание, что дочь этим утром непривычно сдержанна и серьезна, и спросил, хорошо ли она себя чувствует.

– Папа, перестань спрашивать одно и то же. Со мной все в порядке. Пожалуйста.

– Извини.

Грейс улыбнулась, ласково гладя его руку, и Роберт решил больше не докучать ей. Дочь позвонила Джо еще из дома, и когда они подъехали к конюшне, мальчик уже вел Гонзо с пастбища. Увидев их, он широко заулыбался.

– Доброе утро, молодой человек, – поздоровался Роберт.

– Здравствуйте, мистер Маклин.

– Называй меня просто Роберт.

– Хорошо, сэр.

Он ввел Гонзо в конюшню. Роберт видел, что сегодня Грейс хромает сильнее, чем вчера. Один раз она чуть не потеряла равновесие и удержалась потому, что вовремя ухватилась за дверцу стойла. Роберт смотрел, как они седлали Гонзо, и расспрашивал Джо о пони – сколько тому лет, какой у него рост, какой характер. Джо отвечал вежливо и толково. Грейс все время молчала. По выражению ее глаз Роберт видел, что дочь встревожена. Джо бросал на нее выразительные взгляды, и Роберт понял, что мальчик тоже недоумевает. Впрочем, ни один из них вопросов не задавал.

Гонзо вывели через заднюю дверь на манеж. Грейс готовилась сесть в седло.

– Ты без шапочки? – спросил Роберт.

– Ты говоришь о жокейской?

– Ну конечно.

– Да, папа. Без нее.

Роберт пожал плечами.

– Тебе лучше знать.

Грейс посмотрела на отца прищурившись. Джо переводил взгляд с одного на другого, по-прежнему широко улыбаясь. Девочка взяла поводья и, опираясь на плечо Джо, поставила левую ногу в стремя. Но как только вся тяжесть тела пришлась на протез, что-то случилось – Грейс сморщилась от боли.

– Вот черт, – выругалась она.

– Что такое?

– Ничего. Все хорошо.

Дочь с заметным усилием перекинула ногу и села в седле. Роберт уже понимал, что дела плохи, а теперь видел, как исказилось лицо девочки и на глазах выступили слезы.

– Грейси, что с тобой?

Дочь покачала головой. Сначала Роберт подумал, что дочь плачет от боли, но когда она заговорила, он понял, что это слезы ярости.

– Ничего не получилось. – Она словно выплевывала слова. – Все сорвалось…

Всю оставшуюся часть дня Роберт пытался дозвониться до Венди Ауэрбах. В клинике был установлен автоответчик с номером экстренной помощи, но он – как ни странно – был постоянно занят. Может, из чувства солидарности треснули все протезы в Нью-Йорке или во всех оказался какой-то скрытый дефект, проявившийся в одно и то же время? Когда Роберт наконец дозвонился, дежурная сестра сказала ему, что ей очень жаль, но у них не принято давать домашние телефоны врачей. Если дело действительно такое срочное (а дежурная явно сомневалась в этом), она попробует сама связаться с доктором Ауэрбах. Через час сестра перезвонила им и сказала, что доктора Ауэрбах не будет дома до вечера.

Пока они ждали ответного звонка, Энни разыскала по телефону Терри Карлсон, чей номер, в отличие от номера Венди Ауэрбах, значился в телефонной книге. Терри сказала, что знает одного протезиста в Грейт-Фоллс, который мог бы быстро изготовить протез, но она лично не советовала бы с ним связываться. Грейс уже привыкла к определенному типу протеза, и заменять его сейчас – значило бы отбрасывать ее назад.

Хотя слезы Грейс переполошили Роберта и он очень сочувствовал дочери, в глубине души он даже радовался, что сюрприз не удался. Ему было более чем достаточно того, как дочь садилась на Гонзо. И при одной мысли о том, что она повторит этот эксперимент с Пилигримом, ему становилось плохо. То, что конь стал спокойнее, еще ни о чем не говорит.

Впрочем, своих сомнений он не высказывал, понимая, что не может быть объективным. Единственные кони, с которыми он чувствовал себя уверенно, были игрушечные лошадки в магазинах, которым в спину кидали монетки, чтобы они кружились. Так как эту идею с сюрпризом поддерживала не только Энни, но и Том, Роберт счел за лучшее помалкивать.

Наконец позвонила Венди Ауэрбах и попросила Грейс точно описать, где именно треснул протез, а потом сказала Роберту, что Грейс надо срочно возвращаться в Нью-Йорк. В понедельник ей сделают новый слепок, в среду – примерка, а к концу недели будет готов новый протез.

– Ладненько?

– Ладненько, – согласился Роберт, поблагодарив ее.

На семейном совете в гостиной речного домика было решено поступить так: все трое летят в Нью-Йорк и через неделю возвращаются – тогда Грейс и воссядет триумфально на Пилигрима. К сожалению, при этом не сможет присутствовать Роберт – ему придется снова лететь в Женеву. Стараясь придать голосу убедительность, Роберт выразил сожаление, что не увидит такого зрелища.