Внутри, судя по доносившимся оттуда звукам, разговаривали по телефону.

– Что? – говорил молодой веселый голос. – Да ну, ерунда какая… Как там наша киска? Еще не остыла? Хочет? – Голос сально хохотнул. – Я тоже… Да, конечно…

Не знаю… Попробую выбраться в обед, но ты же знаешь, какой тут дурдом… Да, работы выше крыши…

Комбат шевельнул усами и толкнул дверь. Они вошли в узкий, очень светлый кабинет, где под расположенным напротив двери широким окном стоял заваленный бумагами письменный стол, а в углу приткнулся несгораемый шкаф, на котором среди картонных папок шатко балансировала пишущая машинка «Москва» в красно-белом корпусе. На подоконнике сидел веселый молодой человек С беспокойным бегающим взглядом, на шее которого поблескивала золотая цепочка. Молодой человек курил и разговаривал по телефону. Увидев вошедших, он сделал сердитое лицо и буркнул:

– Подождите.

– Спасибо, – вежливо сказал Комбат и уселся на стоявший у стены стул. Подберезский широко улыбнулся и последовал его примеру.

Хозяин кабинета, казалось, был слегка озадачен.

– В коридоре, – сказал он. – В коридоре подождите. Видите, я занят.

– Видим, – сказал Борис Иванович, не делая попытки встать.

Молодой человек вздохнул, вынул изо рта сигарету и сказал в трубку официальным тоном:

– Я вам перезвоню попозже.

Подберезский позволил себе незаметно улыбнуться краешком губ, но прямолинейный Комбат свел все его дипломатические усилия на нет, осведомившись:

– А киска не остынет?

Молодой человек сделал вид, что не расслышал. Он сполз с подоконника и переместился за стол. Придвинув к себе бланк протокола, он снял колпачок с одноразовой шариковой ручки, скучающим взглядом посмотрел на Бориса Ивановича и спросил:

– Побои сняли?

– Чего? – растерялся Комбат.

– У вас лоб разбит, – пояснил молодой человек.

– Тьфу ты, – сказал Борис Иванович.

Подберезский решил, что настало время вмешаться в их «содержательную» беседу.

– Видите ли, – сказал он, – мы совсем по другому вопросу. Вы Чудаков?

– Предположим, – осторожно сказал молодой человек и сел ровнее.

Борис Иванович приподнял левую бровь. Старший лейтенант Чудаков не понравился ему с первого взгляда.

– Мы хотели бы узнать, как продвигается следствие по делу Бакланова, – продолжал Подберезский.

– По чьему делу? Ах, Бакланов! Да нет никакого дела Бакланова. Не возбуждалось, так сказать.

– Странно, – сказал Комбат, – Бакланова нет, дела нет, а печать на двери есть. Вам самому это не кажется странным?

– Нет, не кажется, – ответил старший лейтенант. – Вы, собственно, кто такие? – вскинулся он, но тут же и махнул рукой. – Впрочем, какая разница… Печать на дверях для того, чтобы в квартиру вашего Бакланова никто не залез, потому что он так рвал оттуда когти, что даже дверь не запер.

– Что же это он так? – поинтересовался Комбат, сохраняя непроницаемое выражение лица.

– Да вот так… Нет, граждане, вы как хотите, а документики все-таки придется предъявить. Что-то вы мне не очень нравитесь.

– Взаимно, – с широкой улыбкой сказал Подберезский, подавая старшему лейтенанту свой паспорт.

– А я не девка, чтобы нравиться, – проворчал Комбат, выуживая свои документы из заднего кармана джинсов.

Чудаков бегло просмотрел паспорта и сделал какие-то пометки на листке перекидного календаря.

Комбат не обратил на это внимания, а скептичный Подберезский решил, что старлей попросту набивает себе цену. Как выяснилось впоследствии, оба ошибались.

– Ну-с, – возвращая паспорта, скучающим тоном сказал Чудаков, – с вашим Баклановым получилась преглупейшая история. Пил он у себя дома с одним… гм.., гражданином. Пили по-черному, водярой запаслись впрок. Гражданин пил из стакана, а Бакланов, судя по всему, прямо из горла…

– Странно, – снова сказал Комбат.

– А что тут странного? На вкус и цвет, как говорится… В общем, покатили они три бутылки, и гражданину, который был у Бакланова в гостях, сделалось нехорошо. Да так нехорошо, что.., ну, в общем, гражданин начал ласты клеить. Ваш Бакланов, не будь дурак, позвонил в «скорую» и дал тягу. Вот и весь сказ. Гражданин в морге, Бакланов в бегах. Успокоится – вернется. Еще чем-нибудь я вам могу быть полезен?

– Значит, следствию все ясно? – спросил Комбат.

– Иваныч, Иваныч, – мягко сказал Подберезский, вставая и беря его за локоть. – Пошли, нам пора.

Хватит отнимать у товарища старшего лейтенанта рабочее время.

– Ну что вы, – закуривая новую сигарету и глядя в потолок, сказал Чудаков. – Это моя работа.

– Моя милиция меня бережет, – с полувопросительной интонацией сказал Борис Иванович.

– Вот именно, – ответил Чудаков и положил ладонь на трубку телефона.

Подберезский стащил Комбата со стула и напористо поволок к выходу, как муравей дохлую гусеницу.

– Привет киске, – на прощание сказал Борис Иванович.

Он снова ошибся. Когда за ним закрылась дверь, Чудаков выждал несколько секунд, снял трубку и по памяти набрал номер.

– Манохина, – приказным тоном сказал он в микрофон. Через несколько секунд ему ответили. – Василий Андреич, – уже другим голосом заговорил Чудаков, – тут какой-то винегрет намечается… Нет-нет, с этим все в порядке. Это.., знаете, это опять Бакланов.

Да, похоже, что серьезно. Да. Через полчаса буду.

Он положил трубку, с лязгом распахнул дверцу сейфа, вынул оттуда пистолет в наплечной кобуре, продел руки в ремни, поморщившись, набросил сверху легкую матерчатую безрукавку, запер сейф и покинул кабинет, не удостоив вниманием двоих свидетелей, терпеливо дожидавшихся его под дверью. На стоянке перед райотделом он сел за руль своей желтой «шестерки», нацепил на нос солнцезащитные очки, закурил очередную сигарету, включил на всю катушку магнитофон, запустил двигатель и вырулил со стоянки.

Подъехав к перекрестку, он остановился, дожидаясь зеленого сигнала светофора, и с удовольствием проводил глазами одетую в просторный белый костюм привлекательную молодую женщину с короткой стрижкой. Он даже хотел ей посигналить, но вспомнил, что торопится, и воздержался.

Потом на светофоре загорелся желтый, и, включая первую передачу, Чудаков заметил, что привлекшая его внимание красотка свернула направо, к райотделу. «Повезло кому-то», – подумал он и тронул машину.

Воздух в городе был до предела насыщен влагой, как в тропиках. Над тротуарами и крышами припаркованных на солнцепеке автомобилей уже появилось дрожащее марево, хотя до полудня оставалось еще добрых два часа. Солнце неумолимо карабкалось вверх по выгоревшему почти добела, как старые джинсы, небу. Раскочегаривая свою топку, воздух был совершенно неподвижен, и не оставалось никаких сомнений в том, что этот день, как и предыдущий, будет более всего похож на чертово пекло.

Манохин не носил на себе ни грамма лишнего жира, так что от жары он страдал меньше, чем многие из соотечественников, но все равно не видел в этой вонючей парной бане, от которой негде было спрятаться, ничего хорошего. Хуже всего приходилось, когда машина останавливалась перед светофорами. Поток встречного воздуха иссякал, и остервенелое солнце немедленно принималось жечь кожу сквозь ветровое стекло, раскаляя автомобиль до немыслимой температуры. Всю дорогу от городского парка, где у него был короткий, но очень содержательный разговор с Чудаковым, до главного офиса Манохин страдал от жары и проклинал себя за то, что в свое время сэкономил какие-то гроши, купив машину без кондиционера. Жара притупляла реакцию и вызывала бешеное раздражение. В таком состоянии, понял Манохин, умнее все-то лежать по самую шею в наполненной прохладной водой ванне, пить что-нибудь ледяное, слушать легкую музыку и ни о чем не думать.

Дома у него была прекрасная угловая ванна и полный холодильник ледяного чешского пива. С музыкой проблем тоже не предвиделось. Проблема была в другом: пока он плавал бы в ванне, кто-то другой, потея и раздражаясь, стал бы мотаться по городу, предпринимать какие-то действия, вести какие-то переговоры и задавать какие-то вопросы. После этого, вынырнув из ванны, Манохин мог обнаружить, что выныривать было просто незачем..