Десятое. Сделать кусок бронированного борта. То есть борта броненосца. Железные плиты, кованные дюйма четыре[4] на дубовой подкладке. И бить по ним из самых мощных морских и береговых орудий с разных дистанций… стальными ядрами!? «Да, чугунные, расколются. Как было, когда по граниту ими стреляли, — вспомнил уже свой опыт великий князь.
Одиннадцатое. Путилову в самые сжатые сроки, составить пошаговую инструкцию по организации работ, производства. И передать слова поддержки от цесаревича.
Двенадцатое. Брат даёт на всё это деньги. Сто тысяч… серебром. «Хм. Много», — подумал Константин Николаевич. И вновь у него возникла мысль, — Но, всё же откуда у него такие познания во флотских делах. Сильно он ими и не интересовался!»
В этот же день, Дмитрий Алексеевич Милютин, генерал-майор с 1854 года, преподаватель Императорской военной академии, получил записку, которую хранил всю свою долгую жизнь, и как семейную реликвию передал внукам. Там было написано: «Дмитрий Алексеевич! Вы нужны России и мне. Крым ждёт вас. Подберите толковых офицеров. Александр». И адъютант сказал, что цесаревич его ждёт завтра в 8.00 утра у себя.
Разговор с моим, скорее всего будущим военным министром, был краток. Точнее это был мой монолог.
— Дмитрий Алексеевич, немедленно выдвигайтесь в Крым. По пути составьте план действий для Крымской армии и в целом… как не проиграть войну, — сделав паузу сказал я, прямо смотря на Милютина. Он спокойно смотрел на меня, и только молча кивнул.
— Мы, должны эту войну хотя бы не проиграть. Переброска войск, запасов, снабжение, кадры, думайте обо всём. Об этом позже мы с вами поговорим. Я надеюсь на вас, — закончил я беседу. Не о чём сейчас с Милютиным особо говорить. После этого выйдя от меня, он получил «вездеход», подорожную, деньги, и я надеялся, что неплохую мотивацию.
Милютина я видел начальником штаба Крымской армии, пусть с неё начнёт, а не Кавказского корпуса. Это придаст ему ещё большего авторитета для будущих дел. А вот командующим армии в Крыму и его округе, я видел своего адъютанта, давнего друга, сопутешественника по Европе, спутника по амурным приключениям, и просто собутыльника. Героя и грозы Кавказа, и будущего победителя Шамиля, князя Александра Ивановича Барятинского! Ну, как своего, Александра конечно. И уже «я» думал, он будет лучше Горчакова в Крыму. Сделал он очень много нужного, и тоже был неплох, хотя может бы мог и большего. Зачем у Чёрной речке, лезть в лоб на натасканных на русских же французов на Федюхиных высотах? Ведь там были места и по тоньше.
Барятинский молод, в авторитете, опытен, требователен, решителен, вполне независим от начальства. Вот это и хорошо и плохо. И очень знатный гуляка и бабник. Все знают о нашей дружбе, и это хорошо. И я ему конечно поддержку дам, хотя и требовать тоже буду по полной.
Вот и написал я ему письмо на Кавказ, чтоб он, мил друг, собирался в путь дорогу, в столицу. Ко мне. А став императором, уже с дороги с приказом о назначении отправлю его в Крым. И напишу, чем заняться там в первую очередь. Чем раньше от туда попадет, тем лучше.
Тем более, что того же 15 февраля я с бАльшим удовольствием по поручению уже больного императора известил А.С. Меншикова о его отставке. Приятная миссия. Пусть пока расслабиться, за него возьмусь по позже. За остряка самоучку, любителя анекдотов. Поэтому место, которое сейчас было сравнимо с Голгофой, командующий армией в Крыму в Крымскую войну было свободным.
Я считал, что всё это были те проекты, направления, дела которые я мог уже начать реализовывать уже ДО того, как стать императором. И те люди, которые так уже могли начать действовать в нужную сторону. И события пока ещё ЭТОЙ истории тоже начали поворачивать в эту сторону.
12 февраля до обеда пришла весть о неудачном штурме Евпатории. Россия после этого загудит: «Уже турка не смогли побить! Что ж такое!?» А кто виноват? Правильно, власть, и прежде всего император. Это цена за самодержавную власть. Побеждаешь ты на коне, проигрываешь, всё равно, на коне, но, виноват.
А ведь в Евпаторию могли и не лезть или лучше подготовиться. Что Меньшиков не мог точнее узнать сколько войск там у Омер-паши? Мог. Через местных греков и не греков.
Вечером мне сообщили, что императору Николаю стало хуже, но, он на ногах. «Значит уже скоро», — прочитав сообщение подумал я. То, что Николай умрёт в феврале по старому стилю я отлично помнил. Какого числа, нет. Остаются ждать, и готовиться.
12–17 февраля здоровье Николая не ухудшалось, даже улучшилось. И в то же время он не принимал докладов, закрылся, не пускал к себе. Но, медики его наблюдали, доктор Карелль и доктор Мандт. Я отдал распоряжение о любом изменении состояния Николая сообщать мне немедленно, там дежурили неотлучно мои люди. Бюллетень номер 2 сообщил: «Лихорадка его величества к вечеру 17-го февраля усилилась», кто его правильно понял, тот понял, что всё плохо.
Смерть императора, точнее, неожиданная смерть, во время войны, которая им проигрывается, войны к которой он так долго и упорно готовился, конечно, породит слухи и разговоры о самоубийстве, отравлении. Это надо было если не пресечь, то уменьшить. И решил действовать.
К двум медикам я приказал прибавить всех лейб-медиков при дворе Николая I. Их было пять. Чтоб с Николаем постоянно было четыре медика, а не один. Им было указано, что они вели подробные записи с фиксацией состояния императора. В ночь на 18 февраля император Николай Первый вызвал Александра к себе. До меня у него уже были императрица Александра Федоровна, великий князь Константин, старшие сыновья Александра, Николай и Александр.
Я вошёл в небольшую комнату, в ней стоял специфичный больничный запах, император и вправду лежал на простой железной кровати. Медиков я отпустил. Вид умирающего человека меня не пугал. В той жизни на расстоянии протянутой руки я дважды видел и слышал смерть, агонию, и даже закрывал глаза умершему.
Было видно, что Николай умирает. Я сел у его кровати. Он повернул ко мне голову и посмотрел взглядом человека, который хочет, что его пожалели, просто по человечески, взглядом человека, которому страшно. И в тоже время это взгляд, говорил: «Я справлюсь сам».
Кто он мне? Отец. Нет. Царь, император. Нет. Человек, который для России и всего мира был русским императором, властителем десятков миллионов человеческих жизней, человек, который вершил судьбы других десятков миллионов людей. Здесь, для меня, он был исторической личностью, которую я могу увидеть в первый и последний раз. А так же он был человеком, который смотрел на меня с теплотой и надеждой. Я взял Николая за руку, он её немного сжал, и стал не быстро и негромко говорить. О чём? О России, да, о ней. О семье. Просил заботиться о Александре Федоровне, после того, как стану императором просил жить с братьями дружно. О обучении и воспитании внуков, сыновей Александра. Николай просил, я обещал. Да, он сказал эти слова: «Сдаю тебе мою команду, к сожалению, не в том порядке, как желал, оставляя много хлопот и забот», и его голос содержал нотки извинения. Потом он произнёс: «Я ухожу, доделай ты, то чего я не смог, Господь поможет тебе, сын». И перекрестил меня. «Держи крепко…», начал говорить он, но, его начала бить сильная дрожь. Я позвал врачей, ещё раз посмотрел на умирающего Николая Первого, и вышел из комнаты. Но, перед этим я сказал им, чтоб они приготовили достаточно спирта и ванну, чтоб после того, как всё закончиться, сразу туда поместили тело. В завещании Николай запретил себя вскрывать и бальзамировать, но, тело до погребения нужно было, как-то уберечь от разложения.
Прощание с Николаем, на меня как на человека, конечно, произвела тяжелое впечатление. «Жизнь — не сахар, а смерть нам не чай. Мне свою дорогу нести. До свидания, друг, и прощай», вспомнились мне строки из песни «ДДТ». Нахлынули мысли, не знаю, как и думать, об оставленном, о брошенном будущем, своей семье. Всё это начало давить на меня, начали даже накатывать слезы. Я подошёл к окну, и стал брать себя в руки, успокаиваться. Люди, которые здесь были в этом момент, смотрели на меня. Среди них были Киселёв, Орлов. После этого я пошёл к семье, Александре Федоровне, Константину, здесь я не говорил много, императрица была в слезах, около неё были несколько фрейлин. Великий князь Константин Николаевич мрачен, было видно, что он до этого плакал. Я сказал всем нужные слова, они мне. Дальше оставалось только ждать.
