Там усиливали укрепления, береговую и корабельную артиллерию, по принципу, чтоб калибр был побольше и били подальше. Брат даже дальность назвал, от трёх вёрст. Вскоре должны были начать выставлять мины.
На остров Друмс он приказал отправить не менее двух рот со штуцерами, крепостными ружьями, две батареи пудовых коротких единорогов. Для них указал сделать, как он их называл закрытые позиции, для пехоты надежные укрепления в случае обстрела с моря. Когда перед отъездом в Крым он вновь попросил рассказать как идут дела на Балтике. И на вопрос: «Почему к Свеаборгу столько внимания?» Он ответил: «Я просто это знаю точно. Они ударят там. Верь мне». И теперь после Керчи, великий князь Константин Николаевич уже насчёт Свеаборга не сомневался, почти. Поэтому теперь сам потребовал доклад о подготовке крепости и флота к отражению нападения противника. И засобирался туда сам. Заодно проверить как идут дела в Выборге, Котке. Да, и финнам в своём лице показать намерение России сражаться дальше, и шведам тоже.
В ходе подготовки Свеаборга к обороне делалось то, что указал Александр. Создание минно-артиллерийской позиции, устройство хотя бы оптического телеграфа между крепостью, батареями, флотом. Заранее пристрелять акваторию, разбить её на квадраты и подквадраты. Собирались использовать бетон для защиты пороховых погребов, позиций артиллерии. Появились и свои новые идеи, как более выгодно использовать линейные корабли против сил противника. Как не странно их подсказали речники, точнее, морские офицеры, которые видели это на Волге ещё до войны. Уверен брату это понравиться, когда приедет расскажем и покажем.
Генерал Алексей Петрович Ермолов, дремавший в кресле после обеда, вздрогнул, от того, что в комнату вбежав как очумевший денщик, почти заорав, сообщил новость: «Победа, ваше высокопревосходительство!!! Побили вражину под Керчью. Крепко побили!!!» И тряс в руке газетой.
Генерал молча посмотрел на него, глубоко вздохнул, и сбросив с колен толстого кота, встал с кресла, пошёл к образам, и стал молиться как умел. В ней старый воин благодарил Вседержителя и Пресвятую Богородицу, заступницу России, за ниспослание победы русскому оружию в праведном деле защиты Отечества и истинной веры православной. И просил их и далее не оставлять без своей помощи его Родину. И текли слезы по его старческому лицу, а, рядом с ним стоял его верный денщик, тоже молился, и по-мужски, молча плакал.
После этого генералу прочитали сообщение о победе два раза, и он распорядился принести водки с закуской, выпил за победу, налил и денщику, и сказал:
— Император сам штыковую ходил. Француза одолел. Молодец конечно! Храбрый. Но, не по чину, надо было быть с войсками только. А в атаку коль нужно было, генералов бы послал. Но, победу он сам добыл, для России и для себя. Этого не отнять. И задумавшись вновь сказал:
— Пригласи-ка, ко мне врачей, да наших, военных, не штатских. Лучших! Надо напоследок ещё послужить, а не только казнокрадов гонять. Раз сам император на штыках бьётся ради победы, то и старикам нечего дома сидеть. Война идёт.
И выпив третью рюмку, вдруг помолодевшим голосом рыкнул:
— Бумаги и чернил! Письма писать будем!
— Императора поздравим, с победой. И генералам старым, что надо стариной тряхнуть. Армиями нам конечно не командовать, но, ополчением и снабжение армии от общества заняться мы может.
Светлейший князь Варшавский, граф Иван Фёдорович Паскевич-Эриванский, никогда не обижался. Он считал это уделом слабых людей. А к таковым он себя, не относил. Как, впрочем и другие. И с этим было спорить просто глупо. На молодого императора он конечно не обижался. Но, был им недоволен. Тот уже открыто игнорировал его советы, которые он давал ему в своих письмах по поводу стратегии идущей войны. Молодой император сразу начал делать по-своему.
Он стал выкачивать войска, артиллерию, порох, боеприпасы, различные запасы, врачей, из столичного округа и Польши в Крым, Кавказ. Стронул с места гвардию и гренадеров. Точнее сказать, перекачивал силы. Из Петербурга, в Польшу, из Польши в Крым и Дунайскую армию, и оттуда тоже в Крым. Вместо убывших частей, прибывали новобранцы. И получалось, что численность армий не снижалась, а в Крым уходили подготовленные и обученный войска. От Горчакова так вообще с боевым опытом. Хорошо было придумано, с этим не поспоришь. Император это делал так, как будто был уверен, что Австрия не вступить в войну с Россией. В чём сам Паскевич сомневался.
Вместо его креатуры Горчакова, назначил в Крым, кавказца Барятинского. Хотя тот выше должности начальника главного штаба войск на Кавказе не поднялся. Но, горцы, суть дикари, и правильной войны не знают, они даже не венгры и поляки, не говоря уже об англичанах и французах.
И в тоже время он положительно оценил меры и действия предпринятые императором, хотя и не совсем был полностью согласен. Должность верховного главнокомандующего и деление на армии, делало управление и командование более чётким. Идея с железной дорогой от Волги к Дону была очень хороша. Почему до него о ней никто не вспомнил? Отправка всего нарезного оружия в Крым тоже правильный шаг. Хотя это можно было начать и раньше. Ну, тут не его, Паскевича вина. Военный министр Чернышёв имея немалое влияние на императора Николая, так и не решил проблему хотя бы относительной массовости нарезного орудия у русской пехоты. Будь у Меньшикова под Альмой, Балаклавой в 1854 году, ощутимо больше нарезного оружия у пехоты, может быть он не потерпел бы неудачи. Он, бы, точно нет, он же, Паскевич. Но, несмотря на всё меры со стороны императора Александра, в успех в этой войне генерал-фельдмаршал после Инкерманского сражения и тем более Евпатории не верил. Турков не смогли одолеть! Позор!!!
27 мая с утра работая у себя кабинете, хотя теперь много меньше чем раньше, из-за контузии под Силистрией в эту кампанию, которая подорвала здоровье старого верного солдата Российской империи. Иван Фёдорович Паскевич, услышал громкие голоса, возгласы сначала на улице, в открытые окна, а затем и за дверьми кабинета.
— Что, такое там случилось, — недовольно сказал он себе, и потянулся к шнуру, что вызвать адъютанта и узнать в чём дело. Но, не успел. В кабинет без стука вошёл дежурный генерал по гарнизону. Вид у него был взволнованный.
— Что, случилось? Доложите, — строго глядя на него, сев прямо в кресле потребовал Паскевич.
Генерал, встал «смирно», и немного дрожащим голосом произнёс:
— Ваше высокопревосходительство! Иван Фёдорович!!! Государь… Александр Николаевич… одержал под Керчью полную победу!!!! Десант противника разбит и пленён! Флот союзников так же отбит с потерями. Победа!!! И протянул бумагу с текстом телеграммы.
Через несколько секунд, когда Паскевич окончательно осознал услышанное, он встал, и подошёл открытому окну встав лицом на улицу. И генерал увидел, как у него стали затрястись плечи и голова и он несколько раз перекрестился. Минуты через две, сделав движение руками по лицу, наместник Царства Польского повернулся, и привычным голосом для окружающих, то есть приказным, сказал:
— Пусть играют общий сбор. Войска должны узнать о победе немедленно. Дальше, надо, чтоб, в самом последнем фольва́рке, местечке, шинке узнали о победе. И пусть все газеты, — сделав ударение на «все», — сделают сообщение о победе России, с максимально возможными подробностями о ней. Убитые, пленные, трофеи.
Примерно через час после этого, жители Варшавы, услышав это, стали выходить на улицу и с тревогой спрашивать друг друга: «Co się stało? Dlaczego Rosjanie biją dzwony jak szaleni?»[8]
Юзеф Винцент Пилсудский, молодой шляхтич из Литвы, который был по делам в Варшаве, немного разбиравшийся в православии объяснил окружающим, что это не набат, а торжественной трезвон во все колокола. Это значило, что случилось, что важное. И вскоре по улицам, улочкам, переулкам Варшавы, полилась новость. «Rosjanie rozbili francuzów i brytyjczyków, pod jakimś Kerczem»[9]. У панов и панночек, это новость не вызывала радости. Многим из них вести о поражении русских войск от союзников были более приятны для их ушей. Кто-то в ответ на это открыто говорил, что жаль, что выиграли мoskal, а более острожные, кривились, и говорили, что это не та новость, за которую хочется выпить.
