Нет, не те это лекторы, а пропагандистские, так сказать, сливки, свободно владевшие иностранными языками, а потому доходчиво и напрямую отливавшие свои мысли в слова, с опытом скрещения мечей на заграничных ристалищах, беспредельно преданные и морально устойчивые, желательно со степенями, нежелательно с выговорами. И по знакомству, как я, тоже устраивались[95].

Работал я в основном на «круглых столах» с американцами, и они, не отличаясь особой деликатностью, доставляли много хлопот, любили резать правду-матку, не особенно заботились о благопристойности вопросов и не ахали, любуясь санаториями-дворцами для трудящихся, статуями борцов за свободу или очень мускулистыми женщинами с серпами, снопами, одиноким веслом и мясистыми грудными детьми.

До сих пор волосы встают дыбом, когда вспоминаю, как один американец вылетел из зала прямо к моему столу и стал орать, брызжа слюной, по поводу нарушений прав человека и при этом еще пару раз довольно больно ткнул меня пальцем в плечо, вызывая нехорошие рефлексы. Ответил я тогда распаленному хаму по тогдашним канонам, гласившим, что главные составные части прав человека — это не болтовня и не игры в демократию, а право на труд, жилище, на бесплатные медицину и образование. Вообще подобные вопросы наши лекторы так обсосали, что в секунду ставили америкашек на место.

Самое пикантное: в Соединенных Штатах деяния нашего иностранного лектория заприметили, восприняли очень по-американски, очень всерьез, как форпост пропаганды, инспирируемый КГБ и опасный для нераспаханных мозгов туристов США. Подозрения эти усиливались тем, что одним из замов «Знания», курировавшим наш бастион, был небезызвестный председатель КГБ Семичастный, в свое время указавший Пастернаку, куда ему следует убраться, а потом покатившийся вниз по карьерной лестнице. Нет, не КГБ был вдохновителем инолектория, а самая главная и правящая структура в лице отдела пропаганды ЦК КПСС, которому льстило оплодотворять не только отечественные, но и заграничные отары.

Война шла не на живот, а на смерть, и американцы решили не оставлять своих соотечественников под артобстрелом нашей пропаганды и начали направлять в круизы своих лекторов, обычно профессиональных советологов. Какие душераздирающие баталии разгорались во время поездок, особенно закупленных Стэнфордским университетом…

В круизах была лафа еще и потому, что не приходили туда, как на «столы» в Москве, идеологические ревизоры — тети из «Интуриста», заодно черпавшие там гранд-идеи для так называемой методической работы с переводчиками.

Да что там тети! Иногда во время лекции в Политехническом вдруг бесшумно отворялась дверь и на цыпочках, пригнувшись, словно боясь задеть потолок, в зал входила личность чрезвычайно советского вида, прижимая к животу блокнот, занимала место за спинами туристов, не извинялась, не представлялась, а просто садилась и начинала что-то чертить в блокноте.

Лектор, словно улитка, на которую наползал танк, уходил в свою скорлупу и быстро бросал на осторожно-безрадостную картину советского бытия яркие краски бесплатного образования, низкой квартплаты и прочих благ, обретенных народом, несмотря на разрушительные гражданскую и отечественную войны, колорадского жука и другие происки ЦРУ.

Были и вершины идиотизма — отчеты, которые предписывалось составлять лекторам после «столов», с обязательным перечислением основных вопросов, заданных иностранцами. Вопросы повторялись из беседы в беседу: зачем вступили в Афганистан? Зачем сажаете? Почему поддерживаете сандинистов? Почему такая огромная армия? и т. д. Затем малый начальник лектория сводил все вопросы в единый документ, который летел в державный ЦК. Представляю еще одну наморщенную лысину, и снова рождался трагический вопрос: зачем? Держать руку на пульсе Запада? Но ведь этим занимались и МИД, и КГБ, и АПН, и масса других организаций. Делать выводы и спешить доложить о них шефу? Скажем, пора вывести войска из Афганистана. Исключено, сплошная мистика, точнее, абсурд…

Июль 1991 года. Казанский порт и белое судно.

Главный идеолог круиза ступил на трап и прошел к капитану. «Тройки» теперь уже нет, всем верховодит «Речфлот», слинял тот таинственный, о котором шепотом, — организации подрезали крылья, — но он жив и еще появится в Плесе, задержится на судне на пару часов, дабы выяснить, не завербовали ли враги матросов, у которых нет вопросов.

На корабле американских граждан — бывших врагов номер один — человек пятьдесят, французов около двадцати и среди всех них масса русских из США, в том числе и православных. Капитан, понизив голос, сообщает, что ими верховодит епископ американской православной церкви Василий, внук того самого Родзянко, председателя Государственной думы, принявшего отречение у императора Николая.

Новшество времен перестройки: советские туристы (раньше их с ворогами так просто не смешивали бы).

Боже, ну и состав! Случись бы такая беда года три назад, в 1988-м, — и затрепетала бы полковничья душонка, и напрягся бы идеолог, представив конфронтацию с «бывшими» со всеми вытекающими отсюда последствиями, да и за своими надо приглядывать…

С опаской констатирую спокойствие духа, странное для бывшего сотрудника и коммуниста, вечно несущего бремя ответственности и даже некоторую приятность от предвкушения интересных бесед в хорошем обществе. Впереди волжские города, соборы и кремли, колокольни и иконостасы, церкви, церкви — да оставила ли что после себя советская архитектура?

Но грянул оркестр «Славянку» (она и будет ностальгически звучать при каждом отходе), замахали с пристани мальчишки в трусах, старушки-торговки в теплых платках, парочки со скамеек, туристы и ответ радостно замахали с палубы, и уже суета, и дамы устремились сменить туалеты, а за ними джентльмены заспешили облачиться в парадную форму (через полчаса в зале — церемония представления вождей круиза, нечто вроде вручения верительных грамот), лектор тоже заметался, закопошился, — эх, опять забыл галстук, придется занять у помощника капитана, — забегал по палубам и вот наконец добыл его, грустную сельдь, подвешенную к шее за хвост.

Прототип с сыном

Зал уж полон, ложи блещут, туристы уселись на скамейки и раскладные стулья, посматривая на столики, где водка, шампанское и маслины (после церемонии советские кавалергарды — туристы сметут всю эту мелочь в три минуты, пока американцы будут пыхтеть над одной рюмкой), оркестр-банд сыграл туш, и на подобие сцены вышли и величаво замерли капитан, директор круиза, переводчики, директор ресторана, врач и девица-физкультур-ник. Приветственные спичи, аплодисменты, удары барабана, девица прошлась от стенки до стенки колесом. И самое пикантное кушанье круиза, лектора, представили: я встал, чуть поклонился, как нобелевский лауреат, знавший себе цену, и внутренне изумился, что жидкие хлопки не перешли в овацию.

За шампанским и маслинами, от коих поотвык, встретились мы взглядами с владыкой Василием и раскланялись. Владыко высок и отмечен печатью аристократизма, посох в руке придавал величавость всему его облику (в Костроме местные старушки, завидев его, кричали: «Иван Грозный!» — лишнее доказательство, как легко на Руси перемешиваются праведники и тираны), вывезенный мальчиком из объятой пламенем гражданской войны России, в конце концов оказался в Югославии, где встал на путь служения церкви, после войны несколько лет отсидел в коммунистических застенках, затем Лондон и двадцать пять лет работы в русской службе Би-би-си. Неслись проповеди отца Василия в родную страну, пробивая заунывный гул глушилок, особую ненависть он снискал во всех небогоугодных организациях. Достигнув сана епископа и преклонных лет, Василий переехал в Вашингтон, где и сейчас живо участвует в судьбах своей страны, переживая всю нашу катавасию, а совсем недавно с успехом прочитал серию проповедей по Центральному телевидению.