Вот юноша, завороженно смотрящий на свою сверстницу. Он не может оторвать от нее своих глаз, фиксирует каждое ее движение. "О, как она хороша! Какая у нее большая грудь! Знать, много молока будет у моих детей, если я на ней женюсь". Вы чувствуете, что здесь что-то не так? Или, допустим, он подходит к девушке и говорит: "Тебе будет легко рожать с такими широкими бедрами, и потому я хочу быть рядом с тобою всю жизнь; и потому, глядя на тебя, поет моя душа!" Ведь не "потому", верно?

Кто отважиться утверждать, что когда мужчина видит женскую грудь, он первым делом вспоминает про молоко?

Еще никто ни в кого не влюбился (любовь в данном случае допустимо рассматривать как реакцию на красоту) из-за крепких или здоровых зубов, исправно работающего желудка, отсутствия плоскостопия и т. п. Жениться, кстати говоря, можно, а влюбиться нельзя. В противном случае, познакомившись, парам в первую очередь следовало бы представить друг другу результаты своих медосмотров, а к ним еще и справку о доходах и т. п. Невозможна влюбленность по причинам практического характера. Она ими необъяснима. Как, впрочем, и красота.

Из того, что широкие бедра - залог легкости процедуры деторождения, ничуть не вытекает, что они красивы. И хотя между гармонией правильных пропорций и здоровьем (т.е. возможностью выполнять утилитарные функции) имеется прямая зависимость, первая ко второму не сводится, выступая совершенно автономным феноменом. Да, именно приспособление к наиболее оптимальному варианту родов привело к расширению бедер у женщин. Но как только было замечено, что широкие бедра - красивы, то они уже красивы, потому что красивы, а не из-за того, что облегчают некие природные процессы. Рождаясь, красота отрезает пуповину, связывающую с тем, что ее вроде как произвело, и уходит в свободное плавание. Для зарождения красоты необходимы причины и они есть, но как только красота "распустилась", она уже никому и ничему не обязана своим происхождением. Эволюционные процессы являются причиной феномена широких бедер. Но причиной их красоты - нет.

Дело в том, что понятия, подобные понятию "красота", объясняются через самих себя. "Почему это красиво?" "Потому что красиво". Красоту не обосновать из чего-то внешнего по отношению к ней. Например, из полезности. После слов: "Эта женщина красива", - следует поставить точку. Здесь уже не требуется никаких дополнений. А вот если мы сказали: "Эта женщина выгодна", - без объяснений не обойтись. Как только всплывает особое словечко, наподобие "красоты", все "почему" становятся бессмысленными. Красоту отличает способность к самоподдержке. Она не нуждается в помочах. Сама себе приходит на помощь.

Или возьмем другое слово из того же разряда ни на чем, кроме себя, не держащихся понятий - "добро". Наш путешественник написал бы так: "В этом племени все стремятся делать добро (за каждый добрый поступок дают гроздь бананов)". Бог с ним, с обделенным.

"Почему Петр сделал добро Ивану?" Любой человек с "окультуренным" мышлением, ответит следующее: "Потому что Петр добрый". Действительно, почему же еще. Ведь ясно, что если Петр помог Ивану из-за того, чтобы заручиться поддержкой последнего в своей борьбе с Сидором, то это вовсе не добро. Культура обращения с особыми понятиями нашего языка подразумевает, что добро есть там, где нет других причин. Добро делается ради добра же.

Если вдуматься, то вопрос: "Почему Петр сделал добро Ивану", - при условии, что поступок Петра действительно был добрым, совершенно нелеп. Он логически невозможен. Чего не скажешь о вопросе: "Почему Петр сделал Ивану зло?" Зло всегда из чего-то вытекает. Добро же выводится из самого себя.

Там, где вспыхнули добро, красота или другие, замкнутые на самих себе структуры, наше стремление всему найти свое объяснение, следует отложить в сторону. Ведь нам привычно одно выводить посредством другого, другое посредством третьего и т. д.

После слов "она красива" или "он добр" будет правильным замолчать.

Потому что они сами себе "потому что".

29

На землю прилетает нездешнее существо.

Что ему покажется странным, смешным, нелепым из того, что составляет нашу жизнь? Что вызовет его полное непонимание?

Задачка не праздная: так открываются условности, которые прежде не замечались. То, что когда-то было принято как условность, но мы об этом факте уже давным-давно забыли, и нам стало казаться, что это разумеется само собой и понимаемо всеми - представителями других культур, других планет точно также, как это понятно нам.

О, это так важно, взглянуть иногда на себя глазами инопланетянина! Взять, да и не понять то, что вроде бы понятно даже школьнику, и тогда освобожденный от условности взгляд поймает в свое поле зрения нечто такое, что раздвинет горизонты. Отсюда, если хотите, все великие произведения искусства, открытия науки и самый источник философствования.

Забавно, что когда человек с освобожденным сознанием увидит некую новую возможность (скажем, новое звучание музыкального инструмента), через некоторое время человеческое стадо возьмет это звучание на вооружение в настолько массовом порядке, как будто по-иному играть на этом инструменте просто невозможно. А ведь это был всего один вариант, которых миллиарды!

30

В определенном отношении букву "е" русского алфавита можно по праву рассматривать как своеобразный пример абсолюта. С точки зрения философии она резко выделяется среди других и вызывает неподдельный философский интерес. Ни из какой другой буквы, взятой самой по себе, мы не можем извлечь, является ли она ударной, или же нет. Для этого нам, как минимум, требуется знать все слово. А вот дойдя до буквы "е", нам уже нет нужды дочитывать слово до конца, чтобы выяснить, куда поставить ударение. Указание на свою "ударность" "е" содержит в себе самой. Все остальные буквы могут быть ударными или безударными в зависимости от обстоятельств. Прояснить, ударные они или нет, возможно, лишь привлекая что-то "наружное", дополнительное. Их "ударность" определяется через иное по отношению к ним. Они, так сказать, за себя в этом смысле не отвечают, собой не распоряжаются. В свою очередь, буква "е" - самодостаточна и свободна. Подобные феномены всегда привлекали внимание не закрытых от своей сущности людей. А сущность такова: нельзя начинать, не ведая, чем закончится. Нет утешения в том, что само не в состоянии придать себе значение и, зажатое иным на входе и выходе, компетентное лишь в своих всегда узких пределах, ничего не знает о Целом. Только ведая об окончательном, то есть уже не требующем привлечения посторонней помощи, можно обрести уверенность. Не зря в аду пляшут и прыгают на раскаленных сковородах. Слишком сильно жжет их поверхность, чтобы на ней закрепиться и успокоиться. "Относительность" - имя тем сковородкам.

31

Когда она приходит после долгого перерыва, я беру ее на руки, ложусь на диван и кладу сверху. Затем я погружаюсь в состояние, внешне напоминающее дремоту. Взгляд стекленеет, тело само себе говорит "Relax", уши пропускают звуки через себя, вместо того, чтобы их вбирать; сознание фиксирует происходящее, никак на него не реагируя. Витая в каком-то вакууме, я равнодушно взираю на Сущее.

Для нее мое поведение, понятное дело, кажется странным. В самом деле, ведь она пришла не в больничную палату к пациенту, который находится в коме. Она ждет движений, слов, событий. Недовольно ерзая, она строит коварные замыслы. Однако первое время я просто не способен ни целоваться, ни раздеваться, ни есть, ни пить, ни говорить. Воссоединение обдает меня покоем. Я бы даже не возражал, если бы мне позволили заснуть. Нет, не думаю, что налицо некое отклонение - это состояние довольно быстро проходит, и я вновь оживаю. Но после предшествующих дней суматохи (а суматошно лишь то, что ущербно), нельзя не плениться возможностью никуда не стремиться и ничего не желать. Ведь когда она лежит на мне и недовольно сопит, кто сказал бы на моем месте, что ему чего-то недостает?

32