— Ваша светлость, говорят, у вашего племянника прекрасная супруга. Духовник его величества после встречи просто очарован ею.

Это произнес полный, даже, наверное, излишне полный мужчина, невысокого роста, про которого можно было бы сказать, если бы такое позволительно было произносить в обществе, что его проще перепрыгнуть, чем обойти. На красном лице больше всего обращал на себя внимание мясистый нос, покрытый красными жилами, маленькие глазки почти утопли в пухлых, запятнаных такой же сеткой жилок, щеках. Плешивые на макушке седые волосы, но по-прежнему обильно растущие за ушами и на затылке, по последней моде были собраны в хвост. А зеленый, малахитового цвета камзол, в который был облачен мужчина, делал его похожим на раздувшуюся жабу. Расшитый золотом и крупными выпуклыми камнями он еще более довершал это поразительное сходство, напоминая бородавки земноводного. Последним штрихом к портрету этого человека было то, что он сильно потел и непрестанно вытирал мокрый лоб расшитым кружевным платком.

Именно таков был главный советник его величества по торговым делам — Марвел Хольгрим, граф Стоувер.

— Так что я бы посоветовал вашему племяннику вернуть ее в столицу, — продолжал говорить Хольгрим. — Поверьте мне, после этого он остепенится, ведь ничто не успокаивает мужчину так, как наличие рядом прекрасной супруги, — проникновенно вещал мужчина-жаб. — Все выходки, дебош, что он устроил у меня под окнами в министерстве… Я понимаю горячая кровь, молодость, отсутствие супруги рядом, чтобы успокоить жгучее желаниее. Но… — и вдруг оглянувшись по сторонам, шепотом добавил. — Вы уверены, что это неспроста? Что ваш племянник в здравом рассудке?

— Да как вы смеете?! — не выдержал герцог Коненталь.

Он и так-то не терпел этого напыщенного, разожравшегося и по слухам подворовывающего из казны наглеца, которого, впрочем, так и не смогли поймать за руку, а теперь после грязных намеков, пятнающих честь его семьи и родственников, больше сдержаться не смог.

— Ох, простите, но я лишь забочусь о здоровье вашего племянника! — тут же пошел на попятную Хольгрим. — Недавно он вон что, учудил у меня под окнами! Обвинял невесть в чем! Сквернословил, бил окна… Пришлось звать охрану и выпроваживать его силой! А вы мне говорите, что я смею… Ваш племянник одно сплошное беспокойство, — и заискивающим тоном, продолжил: — Не лучше ли будет, если он уедет на лето и осень к супруге? Раз уж она у него занедужила. Или может быть, захватив ее, они вместе отдохнут на водах? Там говорят, так хорошо лечат нервическое.

Герцог был вынужден проглотить эту пилюлю молча. Если посмотреть отстраненно — Хольгрим был прав на сто процентов. Кларенс в последнее время вел себя ужасно. Дорвавшись до скромных наследных капиталов, он уже умудрился почти все промотать. Скачки, бега, игральные салоны, где за вечер спускались десятки тысяч… А Вивьен? Эта девица шла у герцога на особом счету. Потому что те же счета, копии которых ему приносили из ювелирных лавок, заставили бы понервничать и более крепких духом, нежели он — подорвавший свое здоровье на посту первого канцлера. Да если бы не Кларенс и его выходки, которые необходимо было прикрывать раз за разом, он бы давно попросил отставку.

Меж тем, Хольгрим раскланялся, попрощавшись и пожелав всего самого наилучшего, отправился по своим делам. А Герцог заторопился домой.

Настроение у него и до этого бывшее не на высоте, после разговора с Хольгримом стало хуже некуда. Ему постоянно пеняли за Кларенса, обращали внимание на безобразное поведение племянника.

Кларенс и так не был идеалом для подражания, но когда около года назад познакомился с Вивьен… Его словно подменили. Герцог понимал, что Кларенс влюблен в эту девицу настолько, что даже готов за нее жизнь отдать, а она… Она вертела им как хотела, а сама тем временем вытворяла, что ей вздумается. А думалось ей… Порой складывалось впечатление, что она вообще не думает, а порой… Кто-то очень хитрый ее руками вел свою игру. Но вот только какую? Вот что хотелось бы знать его светлости.

— Дорогая. Я же могу вас называть — дорогая? Ну почему вы сегодня со мной так холодны? Порой у меня опускаются руки и не остается никакой надежды хотя бы на малейшую взаимность.

— Джонатан, вы для меня были и остаетесь самым преданным и добрым другом.

Мы разговаривали с баронетом в тенистой беседке. Дейдра давно уже убрала чайную посуду, и теперь мы просто беседовали. По блеску в глазах мужчины, когда он приехал, я поняла, что сегодня что-нибудь обязательно произойдет. И вот в итоге…

Джонатан пересел ко мне поближе, придвинулся, завладел моей ладонью и начал задавать вопросы.

Нет, конечно же, я понимала, что однажды раньше или позже это произойдет. Могу даже сказать больше, я не только допускала такое развитие событий, но порой и подталкивала его к этому. Баронет мужчина видный, не обремененный спутницей жизни. Если у него и была любовница, так только из местных его деревенских или прислуги, ведь против мужской природы не попрешь. А тут он добрых полтора месяца упорно ухаживал за мной, был неизменно любезен, даже помог на ярмарке, которая проводилась в самой крупной его деревни купить мне два пони в хозяйство. Тут даже дура смогла бы понять, к чему все идет. А дурой я не была, но… Черт возьми! Что-то внутри меня, едва дело доходило до опасной грани, обрубало все чувственные порывы, и я вновь давала обратный ход. Порой я даже себя уговаривала: баронет мужчина видный, красивый и весьма обходительный. Так какого мне рожна надо?! Но нет, чуть ближе к койке и во мне все отмирало.

— О-о, Аннель! И если вы считаете меня просто другом, то мое сердце… — он приложил мою ладонь, которую по-прежнему держал к своей груди. — Послушайте, как оно бьется!

На мгновение я оторопела.

— Джонатан, вы ли это? — произнесла я, когда смогла говорить. — До этого момента я считала вас довольно взрослым мужчиной, с отсутствием романтических порывов, так свойственных едва вышедшим в свет юнцам.

Баронет выпрямился, его взгляд утратил влюбленную поволоку, однако моей руки он так и не отпустил.

— Тогда Аннель, вы как никто другой должны понимать меня. Я уже вышедший в отставку боевой офицер, покоривший немало сердец юных девушек и молодых дам, но вы… Аннель, вы необычны, вы притягательны и прекрасны. Я еще не встречал такой женщины как вы. Если поначалу, я счел вас милой соседкой и не более, которая на некоторое время уехала от своего супруга в эту глушь, и все ждет, когда тот приедет за ней и увезет к блеску столичной жизни. Но теперь я думаю о вас иначе. Вы не из тех ветрениц, которые предпочитают вести хозяйство только для вида, а в основном проводят время на никчемных балах. Вы настоящая, живая! Не глупая фарфоровая кукла, которыми заполнены салоны столицы. Вы иная. И так незаметно вы прокрались в мое сердце… Я даже сам не понял, когда вы завладели им! Аннель. Не отвергайте меня, дайте мне хотя бы шанс, хоть малую надежду?! Я понимаю, что меж нами всегда будет стоять ваш супруг, за которого вы вышли и с которым должны прожить всю жизнь, но прошу вас… Нет, я умоляю вас, хотя бы не убивайте надежду во мне! Для меня этого будет вполне довольно.

— Ох Джонатан, — вздохнула я, а мужчина принял это за приглашение.

Он потянулся ко мне, нежно коснулся губами щеки, и тут же не теряя времени, закрыл мои губы жарким поцелуем. Я помедлив ответила и… И ничего не почувствовала: ни трепета в груди, ни круженья головы. В общем, поцеловалась как со столбом.

Видимо мужчина ощутил это, и отступил.

— Но учтите, я не сдамся, — предупредил он и, отпустив мою руку, встал со скамьи.

— Я и не сомневаюсь, — я постаралась улыбнуться настолько ласково, насколько сейчас была способна, чтобы сгладить ситуацию.

Мы вместе прошли до его двуколки и, поцеловав меня в щечку на прощанье, Джонатан уехал. Я же осталась смотреть ему вслед.

Тихо тинькали птицы, даже кузнечики, казалось и те умерили свой пыл, и звенели не так яростно, как это делали после полудня.