С уходом Жоффра спайка на западном фронте ослабла. Англичане с упрямым Робертсоном сами по себе, итальянцы сами по себе. Жоффр своим авторитетом все это сдерживал, и с ним считались и ему, до известной степени, подчинялись. Во главе главной силы французской армии стали новые лица, и личные особенности руководителей давали себя чувствовать в том разногласии, которое выразилось в Риме и потом.
А в это самое время немецкое высшее управление, руководимое одной волей, действовало с большим успехом, разгромив Румынию, и готовилось воспользоваться разрозненным положением и состоянием умов своих противников. Я прямо и определенно заявил Лиоте, что такое положение не может продолжаться. Если нельзя объединить всех союзников, то объединение должно под той или другой формулой совершиться на западе, ибо сговориться с русским Управлением труда не представит. «Вы хватаете меня за горло! – закричал Лиоте. – Вы затрагиваете самый больной вопрос, и я с вами, не только согласен, но готов все сделать, чтобы подойти, хотя ближе к осуществлению этого важнейшего вопроса».
Поговорили, как это сделать. Соглашением, конференцией этого нельзя было сделать. Мне казалось, что в оперативном отношении это было бы достижимо, если объединение произошло бы в лице Нивеля, ибо французскому военному министру, как представителю французского правительства, ни английское, ни итальянское, ни бельгийское даже правительства, не подчинятся. Лиоте ведь был член Conseil de Guerre, составленного из французских министров.
К вопросу этому надо было в его осуществлению подойти очень осторожно, ибо малейший промах, малейшее проявление желания забрать оперативное управление в свои руки, встретило бы отпор в Робертсоне, мнящем себя великим стратегом, и в Кадорно, который тоже, и, добавлю, не без основания, считал себя не хуже других.
Кроме Италии, где вопросы военные являлись осуществлением компромисса Кадорно с правительством, в Англии и Франции мысль, что войну ведет правительство, а не высшее военное управление, которому доверена судьба страны, засела крепко. Провозгласителем ее был Асквит, а за ним пошли и французы.
Я нисколько не отрицаю, что войну ведет правительство, но если правительство – вся страна. Война ведется всеми силами и средствами страны, но не правительством. Последнее правит и направляет все силы и средства страны для удовлетворения целей войны, достижение коих передается высшей военной власти, ведущей операции, т. е. главнокомандующему и его органам. Правительство не может ни вести операции, ни вмешиваться в действия главнокомандующего, раз оно ему доверяет. Не первого встречного назначают на такие должности. Еще гибельнее вмешательство палат. Пусть последние контролируют, избранное ими правительство, но пусть остерегаются заходить в область военную и оперативную, как это делается теперь здесь, и как это делалось со времени ухода Жоффра.
Условия ведения войны изменились, но природа и существо ее остались незыблемыми, и приемы и начала управления, естественно, должны остаться, чтобы тот орган, который управляет ей, мог бы подчинить ее единой воле и вести события, а не следовать за ними. Мы все кричим, как помочь Главнокомандующему, а на самом деле мы ставим его в тяжелое, невольное положение. Безграничного и совершенного на земле нет. Не может быть и безграничной власти, но в деятельности такого крупного деятеля, как главнокомандующий, не должно быть вмешательства извне, ни правительствами, ни политического влияния, ни общественных настроений. Разумно, трезво и с расчетом, вооруженного знанием и любовью к отечеству, он должен вести свое тяжелое дело, не оглядываясь в стороны, не смущаясь ничем, и думая только о благе отечества, которое вручило ему свои судьбы. Найти такого человека трудно, чаще невозможно. Таких людей государство должно готовить себе всем укладом своей государственной и военной жизни. Если оно не исполнило это, оно может рассчитывать на случаи. И чаще всего жестоко будет за это платить.
Лиоте, также как и я, горячо сознававший, что современная разрозненность может только повредить общему делу, принялся за осуществление этой необходимости. Нивель был того же мнения, и мне прямо сказал, что он считает это настолько важным, что готов подчиниться, если это понадобится в оперативном отношении, маршалу Хейгу.
Так как Хейг приглашал меня к себе, то поехал к нему и к Бельгийскому королю, и его новому начальнику штаба.
Наши разговоры вертелись все около этого вопроса, и мне приятно было, что и Хейг осознавал необходимость этого объединения, чтобы хотя бы на западном фронте противопоставить единству германского военного Управления такое же единство.
В свою очередь, и Нивель и Лиоте, насколько могли, и насколько им позволяло их положение, проводили то же. Я прямо сказал Хейгу: «Знаете ли Вы, что Нивель по вопросу, который мы с нами разбираем, выразился так, что, считая его чрезвычайно важным, он, если нужно, готов подчиниться Вам». Хейг на это возразил, со свойственной англичанам искренностью: «Зачем? Я всегда готов подчиниться Нивелю!» Это человек решения (homme de décision). Казалось, все могло наладиться и опасность, на мой взгляд, крылась в Робертсоне.
Только благодаря Ллойд Джорджу, который хоть и штатский, но многое в нашем деле понимал разумно и просто, отношения между французским и английским командованием установились, если не в такой определенной форме, как следовало бы, но сносные. Все остальное дополнилось сознанием важности дела и личными качествами английских начальников и французов, вероятно и с Петеном дела идут довольно нормально.
Тяжелая война научила разумных англичан боевой войне, практически ознакомила их с ее потребностям и показала им, что отступать от этих начал безнаказанно нельзя. Вообще иметь дело с англичанами приятно. Я не говорю о Робертсоне. При всех его качествах, вероятно, он ими обладает, у него много отрицательных сторон Китченера – упрямство и известная узость, которая располагает его считать себя великим военный стратегом. Иметь с ними дело не легко. Хейг – джентльмен, кавалерист, с большим боевым опытом и с природным шотландским мужеством и спокойствием.
С Кадорно сговориться было труднее, но известное согласие между ним и Нивелем установилось, и выразилось итальянским наступлением, приведшим к очень большому результату, но приковавшим силы австрийцев к их фронту.
Хотел бы упомянуть об одном документе Лиоте – о его циркуляре, который несколько изменил положение Нивеля. Согласно январскому циркуляру, Лиоте поставил себя в положение не только руководителя Салоникского фронта, но и французскими операциями. Это было не правильно, ибо главные войска на французской территории, в оперативном отношении, военному Министру не подчинялись, а подчинялись военному Совету. Нивель отнесся к этому довольно добродушно: «С Лиоте мы сладим, у нас разногласий в существенном не будет; но если он уйдет, и вместо него будет новый военный министр, тогда созданное циркуляром положение более серьезно».
Недолго пришлось ждать. Лиоте неожиданно ушел и на его место стал Пенлеве. Как раз, незадолго до ухода Лиоте, я завтракал у него. Был март новым стилем. После завтрака разговорились. «Между прочим, – я ему сказал. – Я очень беспокоюсь ходом подготовки главной атаки, многое из того, что я знаю, мне кажется несоответственным и опасным». «Я тоже беспокоюсь многим, – ответил мне Лиоте. «Знаете что, приходите запросто пообедать, а после обеда с вами подробно поговорим и обсудим». Но нашему разговору не суждено было осуществиться, через несколько дней он ушел. Но вернусь к Риму.
Коренной вопрос был – Салоникская армия. Раньше Гурко телеграфировал Кадорно в очень решительной, но, к сожалению, в наставительной форме. Суть заключалась в том, чтобы итальянцы сделали то, чего они не желали, т. е., чтобы усилили Салоникскую армию. Я телеграфировал и писал подробно, что усилить вообще Салоникскую армию представляет большие трудности, чтобы не сказать непреодолимые, и что Италия по политическим соображениям не захочет увеличить свои войска там.
