— А что ты думаешь, — спокойно сказал дядя Глеб, — выгодно будет, так и поперёк построит. Частная собственность, милый мой, дело священное. И, если хочешь знать, весь Лондон по кускам кому-нибудь да принадлежит. Где графу, где герцогу, а где просто дельцу-барышнику. Они могут пальцем не шевелить, а денежки от всех, кто живёт или строения имеет на их территории, капают и капают. И ты на меня так не смотри, это не я в таком безобразии виноват, а капиталистическая система. Погоди, не то ещё здесь увидишь.

Но даже и без того, что мне ещё только предстояло увидеть, я был уже достаточно озадачен. Разве можно себе представить, что мне одному принадлежит вся улица Горького?

Чтобы стало всё до конца ясно, я уточнил:

— А наша Холланд-парк тоже кому-то принадлежит, а не государству?

— А как же. Его высочеству герцогу Холланду.

— И Пиккадилли?

— И Пиккадилли, и Трафальгарская площадь, и Кенсингтон…

Обдумывая услышанное, я даже не разглядел как следует само наше посольство, тем более что мне пришлось быстро следовать за дядей Глебом по ступеням, ведущим куда-то вниз, — как выяснилось, в посольскую столовую. За одним из столов сидели папа с мамой, а за соседним — тётя Аня с Вовкой. Порадовавшись, что Вовку утащила мама, а не ребята, я принялся за уже дожидавшийся меня суп. И удивился:

— Это же окрошка!

— А ты чего ожидал? — спросил папа. — Марципанов?

Понятия не имею, что такое марципаны, про которые папа всё время вспоминает, если хочет съехидничать. Просто-напросто, находясь в Англии, я все ожидал какой-нибудь специально английской еды, а меня кормили обычным борщом или, как вот сейчас, окрошкой.

— Значит, и в посольстве едят русскую еду?

После обеда я попросил разрешения поехать домой вместе с Вовкой.

— Ты поедешь не с Вовкой, а со мной, — сказала мама, — и не домой, а по городу. В частности, по Пиккадилли.

— Как то есть по городу? — удивился я. — На чём?

— На автобусе, естественно. Машины у нас с тобой нет.

Когда мы направились по посольской улице до Кенсингтона, низко над нами вдруг пролетел зелёный вертолёт и приземлился где-то совсем близко, за большим домом слева от нас.

— Вернулись… — заметила мама.

— Кто вернулся?

— Утром мы с папой тоже этот вертолёт видели — как он взлетал из-за того дворца, Кенсингтонского дворца. В нём живёт младшая сестра английской королевы — принцесса Маргарет со своим мужем.

— Он тоже принц?

— Нет. Глеб Назарович говорит, что он был обыкновенным газетным фотографом и принцессе сначала не разрешали за него выходить замуж. Членам королевской фамилии в принципе не разрешается выходить замуж или жениться на простых смертных. Принц должен жениться на принцессе или графине, а принцесса обязана выходить за принца или, в крайнем случае, за графа.

Я вспомнил, что «простые смертные» — это сама мама, и спросил:

— Значит, на тебе принц не женился бы?

Мама рассмеялась:

— Боюсь, что нет.

— А как же тогда принцесса на фотографе женилась?

— Это надо у них узнать. При встрече спрошу, — пошутила мама.

— На вертолёте — это они летают?

— Наверное.

— Разве у них машины нет?

— Так, видимо, быстрее. Ты видел, какие заторы на улицах случаются?

— Нет, не видел.

— Это потому, что вы в воскресенье ездили, когда машин мало. Сегодня утром мы, наверное, целый час добирались до посольства. А принцессе, кроме того, как говорится, средства позволяют, она от государственной казны, кажется, около полумиллиона фунтов стерлингов в год получает на мелкие расходы. Как и все королевские дети и родственники.

— Я думал, они сами богатые.

— Они и есть богатые, можешь не сомневаться.

— Зачем же им тогда от казны деньги дают?

— Английская традиция. Личные деньги королевы — это личные деньги, хотя её состояние оценивают в несколько сотен миллионов фунтов стерлингов. А за то, что она выполняет обязанности главы государства, ей как бы платят зарплату — миллионов пять в год.

— Ничего себе!

— Вот именно. Но это их личное дело, а наше дело с тобой — отыскать Пиккадилли.

Привратник у ворот, выходящих на Кенсингтон, откозырял нам, когда мы подошли, чтобы спросить, где остановка нужного автобуса. Она оказалась буквально за воротами, там уже дожидалось человек двенадцать англичан.

Автобус не появлялся довольно долго. Когда двухэтажный красный гигант, оклеенный по уровню второго этажа яркими плакатами, подкатил, я обнаружил, что дверей у него нет. Я имею в виду — закрывающихся дверей. Вместо них — открытая маленькая площадка сзади, с которой входишь или налево — в салон, или по узкой лесенке наверх. Стоявший на площадке темнолицый кондуктор что-то крикнул — я не разобрал, — и от очереди отделились пять человек, которые и забрались внутрь. Остальные остались ждать следующего автобуса, мы в том числе.

— Вот это дисциплина, это я понимаю! — сказала мама.

— А что, что этот дядя негр сказал? — начал теребить её я.

— Не негр, а вестиндиец. Или пакистанец. Тут много и тех и других. А сказал он, что место есть только для пяти человек. Пять человек и сели, а прочие, как видишь, спокойненько ждут.

На следующий рейс попали и мы. Взобрались на второй этаж, на самые передние места, откуда очень удобно наблюдать.

Потом мне часто доводилось ездить на двухэтажных лондонских басах, и я убедился, что по манёвренности и устойчивости они не уступают легковому автомобилю. Один водитель умудрился, разогнавшись, перескочить мост через Темзу, который начали разводить, чтобы пропустить приближающееся судно. Этому водителю за храбрость и находчивость, благодаря которым было спасено много людей, городской муниципалитет преподнёс специальную медаль. Муниципалитет — это вроде нашего горсовета.

Мы вышли на остановке Пиккадилли-серкас. «Серкас» по-английски означает «цирк». И в самом деле, мы попали на площадь, круглую, как арена цирка. В центре её находился как бы островок с фонтаном, который увенчивала бронзовая фигура, стреляющая из лука. Мама сказала, что это Эрос, греческий бог любви. Островок со всех сторон обтекали автомашины, на фасадах домов, выходивших на Пиккадилли-серкас, несмотря на дневное время, уже бегали электрические огоньки реклам. Самой большой и яркой из них была красно-белая реклама кока-колы. На другом доме раскачивался маятник гигантских часов, которые оказались рекламой пива «Гиннес». Ну, и так далее.

Мы немного походили по этому самому «серкасу» и по ответвлявшейся от него улице Пиккадилли. Улица как улица. Слева — магазины и гостиницы, справа — магазины и гостиницы. Про Пиккадилли-улицу, в общем-то, и сказать нечего, кроме того, что она широкая и что народу на ней — как на улице Горького. Часто слышится неанглийская речь, — видно, все туристы, как мы с мамой, первым делом спешат взглянуть на Пиккадилли.

— Витя, ты случайно не запомнил номер автобуса, которым мы приехали? — спросила мама.

— Нет.

— И я нет. Ничего, поступим просто. Перейдём на ту сторону и поедем по направлению к посольству, я помню, что мы всё время ехали по прямой, никуда не сворачивая.

Мы «поступили просто», но приехали не на Кенсингтон, а в какой-то незнакомый нам район. Вместе с испугом ко мне пришла блестящая мысль:

— Мам, ты возьми и позвони папе из автомата, он с дядей Глебом за нами приедет.

— У меня нет его телефона, — упавшим голосом ответила мама. — Я ещё не успела записать, только собиралась. Но ты, Витька, не бойся, сейчас мы что-нибудь придумаем.

Несмотря на эти бодрые заверения, вид у неё был несчастно-растерянный, как, наверное, и у меня; потому, конечно, к нам и подошёл двухметровый полицейский или, как говорят англичане, «коп». Подошёл и пробасил из-под своего шлема-купола:

— Кэн ай хелп ю? (Могу ли я чем-то помочь?)

Я на всякий случай спрятался за маму, а она, забывая от волнения английские слова, принялась втолковывать «копу», что мы из советского посольства, но не знаем, как туда добраться.