А когда незнакомка посмотрела на него, Бойцов вспомнил про все самое мужское!

У нее были необыкновенные глаза — большие, миндалевидные, с приподнятыми к вискам уголками, ярко-зеленого, изумрудного цвета, и еле различимые веснушки, упрямый подбородок, непростой взгляд и сжатые в недовольстве губы.

Мечта Ренессанса и гибель мужиков!

Между прочим, весна на дворе, и всем таким правильным пахнет в природе, и неожиданно припекающее солнышко, а у него редкий, скучный, диетически предсказуемый секс с безопасной Ириной.

Ах ты ж господи!

Кириллу все больше и больше нравились девушка, весна, парк, их беседа, ее чувство юмора, мимика и жесты, нарочито-театральные, которыми она подкрепляла рассказ, и сам себе он нравился, и чувствовал себя молодым, лихим, как Ворошилов на коне!

И все вместе, и удивление своим эмоциям, мыслям — нравилось!

А ведь хорошо-то! А!

— Ну ладно, — согласилась девушка. — Поминки — дело святое. Тогда минеральную воду в ближайшем кафе. Согласны?

— Вполне, — подтвердил готовность Кирилл Степанович.

Они устроились за пластмассовым столиком на летней террасе кафе, открытой по случаю вполне ощутимо припекающего солнышка последних апрельских деньков.

Им принесли воду и кофе, который посетители рискнули заказать в виде эксперимента и приятно обоюдно удивились качеству приготовленного напитка.

— Ну что ж, — приподняв свой стакан с минеральной водой, призвал мужчина. — С вас, Катерина, панегирик и повествование о трагической гибели попугайчика.

— Зря иронизируете, Кирилл Степанович, — вздохнула она театрально. — У Петруши была непростая жизнь и ужасная гибель. Ведь был совершенно необыкновенным попугайчиком. Умел говорить.

— Да ладно! — подивился тот. — Насколько мне известно, волнистые попугайчики не подражают звукам.

— Еще как! Правда, если живут одни. А Петруша всю свою попугайскую жизнь провел один, без подружки или пернатого собрата по клетке. Да и в клетке практически не жил.

— Что ж вы так? Не хорошо лишать тварей божьих радостей жизни! — попенял Бойцов.

— Он достался мне в уже преклонном попугайском возрасте, и радостей общения его лишала не я, а предыдущие хозяева.

— И что же говорил? «Петруша — дурак!»?

— Да вы что! — театрально-преувеличенно возмутилась Катерина. — Это был приличный общежитский попугай, много лет проживший в мужской комнате студенческого общежития, а мне достался от студента, проходившего у меня практику. И изъяснялся Петрушенька добротным отборным матом. А я научила его говорить «доброе утро!»

— Пробовали себя в дрессуре? — не переставал улыбаться Кирилл.

— Не без этого, — покаянно призналась девушка. — Правда, имелись некоторые недоработки, «доброе утро!» орал исключительно по ночам, но мы бы непременно добились лучших результатов, если бы не его безвременная кончина.

— И что же угробило прекрасного попугая?

Бойцов пребывал в состоянии расслабленной радости, такой теплой, переливающейся, спокойной радости — удивительное, давным-давно позабытое состояние души. Так необычайно нравилось, как она рассказывает, артистично подчеркивая эмоции, как искрятся веселыми чертиками ее глаза. И нравился этот день, парк, солнце, играющее лучами в ее волосах, и неожиданно достойный кофе в летней затрапезной кафешке в дополнение ко всему!

Господи боже, когда такое мироощущение посещало его последний раз?

— Петрушенька был вольной птицей, — отвлекла его от смакования собственных ощущений девушка. — Клеток не признавал, жил свободным орлом: летал и ходил где хотел. Я неоднократно его предупреждала об осмотрительности, но он был такой любопытный!

— И что же? — еле сдерживая смех в ожидании «трагического» финала, спросил Кирилл.

Катерина издала очередной сценически-преувеличенный скорбный вздох:

— Я налила в тарелку только что сваренный суп, чтобы остыл. Он решил пройтись по краю тарелки. Поскользнулся. Упал. И сварился.

Бойцов захохотал, запрокинув голову. Во всю! От души! Как не смеялся миллион лет!

— Ужасный, трагический конец! — подытожила повествование Катя.

И рассмеялась вместе с ним.

Не удержалась.

Они допили кофе, поговорили нейтрально ни о чем — о разбушевавшейся весне, солнышке, похорошевшем ухоженном парке.

Мужчина предложил подвезти, она мягко, но безапелляционно отказалась. Кирилл подумал, не продлить ли это негаданное знакомство, обменяться телефонами?

Но девушка явной дистанционной отстраненностью давала понять, что продолжения не предвидится, и он, чинно расшаркавшись, сказал что-то там дежурно «про дела», встал из-за столика и пошел к выходу из парка.

И еще какое-то время поругивал себя в машине по дороге в офис:

«Да почему не предложил-то даже? Девушка уж больно интригующая — острит, искрит юмором. Играет, а сама закрыта, как Форд Нокс! И глаза такие загадочные. Не пускающие. Интересная! Очень! Катерина! Надо же, и имя такое… Совсем, что ли, хватку стал терять? Где ты сейчас таких встретишь? А нигде! Какого черта хотя бы телефон не взял!»

Подумал так еще немного, попенял себе, про возраст вспомнил, а потом забыл.

Переключился на дела насущные — и забыл.

«Странно, — думал Кирилл, руководя срочно прибывшей бригадой строителей для спасения квартиры от последствий затопления. — Как я вообще мог предположить, что она — охотница за мужиками? Очевидно же, что эта Катерина — дамочка совсем иной целевой направленности! Что, так удивился, узнав ее, или совсем уж охренел от женского навязчивого внимания, или благоприобретенное подозрение всех?»

М-да! А ведь она прощелкала в момент все его мысли и подозрения!

Глазищами сверкнула, как ударила!

Неприятно, да и чувствуешь себя идиотом, но что ж теперь поделаешь, так вот некрасиво получилось! Не извиняться же!

Ладно, проехали и забыли!

«Странно, — поостыв от первой волны праведного гнева, размышляла Катерина, ликвидируя последствия потопа. — Он не произвел впечатления сноба. Нормальный такой мужик, не вписывающийся в стандарты денежно-благополучных идиотов. Ну, уставший, ну, загруженный делами и проблемами, но адекватный же!»

Ей удивительно легко шутилось с ним, гротесково-наигранно повествуя о тяжелой жизни друга Петруши. Она все присматривалась незаметно, немного удивляясь некоторым несоответствиям в образе. Опять-таки, костюм, туфли, рубашка-галстук, часы-запонки, и семафорящая в радиусе нескольких метров уверенность начальника жизни, а ямку копал с тем же спокойным знанием дела, с которым, наверное, переводил деньги с одного счета на Карибах на другой. Или где там они их переводят? — ну, на Кайманах, скажем.

И мозоли эти застарелые, вековые какие-то, и общая мощь, приземленность фигуры, как у атлета, или грузчика с тридцатилетним рабочим стажем. И улыбался искренне, и эта ямочка на щеке, так молодившая его, и глаза искренне смеялись, хохотал от души — раскованно, честно, как не смеются нынешние «господа».

Неужели дамы нашего московского королевства так уж запугали мужиков, приведя их в состояние стойкой обороны и защиты от посягательств на драгоценные тела и кошельки?

Даже пожалела его.

Ошибиться в оценке этого мужчины, и каких бы то ни было мужчин вообще, Катерина Воронцова не могла. Давным-давно научилась разбираться в людях, в характерах, скрытых мотивах, мыслях. Не поддавалась первому впечатлению — запоминала его, добавляя наблюдений, деталей. Хватало нескольких минут, чтобы понять, чего ожидать от незнакомого человека. Специально постигала это искусство — присматриваться, взвешивать факты, наблюдать за жестами, движениями, словами, замечать каждую мелочь, нюансы и делать выводы.

Ее целенаправленно и жестко учил этому Тимофей.

«Может, Тиму позвонить?» — подумала Катя.

Привычно подумала — ему хотелось позвонить всегда, и поговорить хотелось, особенно в трудные и сложные моменты.

Нет. Не будет звонить, не тот случай, ничего серьезного, чтобы дергать его, неизвестно в какой части страны находящегося, и родной ли страны вообще, и чем в данный момент занимающегося.