— Так ты ничего не отыскал в Тибете?
— Дорогой мой, в Тибет я вообще не попал. Чиновники в Доме правительства даже слышать не хотели об этом; с таким же успехом я мог бы добиваться разрешения обследовать Эверест [38]. А когда заикнулся, что собираюсь один в предгорья Куэньлуня, на меня посмотрели так, будто я предлагаю написать биографию Ганди [39]. По правде сказать, они там здорово информированы. Путешествовать по Тибету в одиночку и думать нечего; ехать нужно с хорошо оснащенной экспедицией под руководством человека, который хоть как-то изъясняется на местном языке. Когда я слушал рассказ Конвея, то все время удивлялся, зачем понадобилась вся эта морока с носильщиками — взяли бы да и ушли сами. Теперь-то мне понятно. Люди из Дома правительства были совершенно правы: перебраться через Куэнлунь никакой паспорт не поможет. Я, правда, смог увидеть эти горы в ясный день, причем с расстояния примерно в пятьдесят миль. Мало кто из европейцев может похвастаться и этим.
— Неужели так неприступны?
— Издалека похожи на белый фриз на линии горизонта. В Ярканде и Кашгаре я расспрашивал всех подряд, но почти ничего не сумел разузнать, даже удивительно. Полагаю, это самые малоизученные горы в мире. Повстречался мне путешественник-американец, который пытался когда-то их преодолеть, но так и не нашел ни одного перевала. Он сказал, что перевалы существуют,но страшно высоко расположены и на картах не обозначены. Я поинтересовался, допускает ли он возможность существования долины вроде той, о которой рассказывал Конвей, и он ответил, что это не исключено, но маловероятно — во всяком случае, с геологической точки зрения. Тогда я спросил, не слыхал ли он когда-нибудь о конусообразной вершине, не уступающей по высоте величайшим пикам Гималаев, и вот какую любопытную вещь услышал. Существует легенда о такой вершине, сказал мне этот американец, но сам он считает ее беспочвенной. Больше того, ходят слухи о вершинах более высоких, чем Эверест, но вряд ли можно им верить. «Ни один пик Куэньлуня не превышает двадцати тысяч футов», — добавил он.
Задал я и другой вопрос: что ему известно о тибетских монастырях — этот человек бывал в Тибете несколько раз. Но он рассказал то, что уже было много раз описано. Ничего привлекательного там нет, а сами монахи обычно корыстные и грязные. На мой вопрос, долго ли они живут, последовал ответ: бывает и долго, если не подхватят какую-нибудь дурную болезнь. Тогда я решил взять быка за рога и напрямик спросил, не доводилось ли ему слышать о ламах-долгожителях. «Сколько угодно, — ответил американец, — эти байки там рассказывают на каждом шагу, но проверить их невозможно. Вам говорят: вон тот безобразный старик просидел в келье сто лет, и, судя по виду, это, возможно, так и есть, но ведь свидетельства о рождении у него не потребуешь».
На мои расспросы относительно лам — насчет их оккультных возможностей и особых снадобий для продления жизни и сохранения молодости, он ответил, что, по распространенному мнению, ламы чрезвычайно сведущи в подобных вещах, но лично ему кажется, все это похоже на трюки индийских факиров, о которых всегда рассказывают с чужих слов. Впрочем, он признал, что ламы обладают необычайной способностью самоконтроля. Он лично наблюдал за несколькими ламами, сидевшими у замерзшего озера на пронзительном ветру, а слуги их тем временем прорубали лед, окунали в воду простыни, а потом укутывали в них своих хозяев. Процедура повторялась добрую дюжину раз — ламы высушивали простыни на собственном теле. Можно было подумать, что они регулируют температуру силой воли, хотя такое объяснение не очень убедительно.
Резерфорд налил себе еще виски.
— Но, конечно, мой американский знакомец прав — к долголетию это все не имеет никакого отношения. Просто ламы строго блюдут самодисциплину… Такие вот дела, и, согласись, что информации тут кот наплакал.
— Да, верно, — подтвердил я, — далеко с этим не уедешь. А не упоминал ли ты в разговоре с этим американцем про Каракал и Шангри-ла?
— Упоминал, но совершенно безуспешно. Пытался подъехать и так, и сяк, а потом он мне выложил: «По правде говоря, я не очень хорошего мнения о тибетских монастырях. Был у меня однажды разговор в Тибете и, помнится, я так и сказал: если доведется сбиться с пути, я бы от монастырей держался подальше». Эта фраза навела меня на любопытную мысль, и я принялся расспрашивать его об этой встрече. «Давнишняя история, — сказал он, — дело было до войны, в одиннадцатом году». Тогда я начал выспрашивать подробности, и вот что узнал. Этот американец участвовал в экспедиции от какого-то Географического общества: люди, снаряжение, носильщики, все по первому разряду. И где-то вблизи Куэньлуня им повстречался тот человек — китаец, слуги несли его в паланкине. Он отлично говорил по-английски и усиленно рекомендовал посетить соседний монастырь — вызвался даже быть проводником. Как рассказал американец, у них на это не было ни времени, ни желания. Тем дело и кончилось.
Резерфорд замолчал, а потом сказал:
— Не думаю, что этому случаю стоит придавать серьезное значение. Когда человек старается припомнить случайную встречу двадцатилетней давности, слишкомполагаться на его воспоминания не стоит. Но на интересные размышления этот рассказ наводит.
— Согласен, хотя не представляю, как можно было бы задержать в монастыре против воли хорошо экипированную экспедицию.
— Верно. Да и, возможно, это был вовсе не Шангри-ла.
Мы немного порассуждали об этом, но спорить особенно было не о чем, и я задал Резерфорду еще один вопрос — удалось ли ему выведать что-нибудь в Баскуле.
— В Баскуле ровным счетом ничего и в Пешаваре не больше. Аэроплан действительно был угнан — это единственное, что мне смогли подтвердить, да и то с большим скрипом — гордиться-то ведь особенно нечем.
— Так он и пропал бесследно?
— С концами — и четыре пассажира тоже. Правда, мне удалось получить подтверждение, что машина действительно была приспособлена для горных полетов. Пытался я навести справки и о Барнарде, но в его прошлом оказалась масса белых пятен, и ничего удивительного, если это на самом деле был Чалмерс Брайант, как рассказывал Конвей. Брайант-то словно сквозь землю провалился, когда произошел этот грандиозный финансовый скандал.
— Не пытался ли ты узнать что-нибудь об угонщике самолета?
— Пытался. И тоже безрезультатно. Военный летчик, которого похититель нокаутировал и за которого выдал себя, погиб, так что этот след оборвался. Я даже обратился к одному моему американскому другу, он директор летной школы, и попросил написать, не было ли в последнее время тибетцев среди его курсантов, и очень быстро получил неутешительный ответ. Он сообщил, что не способен отличить тибетцев от китайцев, китайцев у него обучается человек пятьдесят, и все они готовятся воевать против японцев. И здесь, как видишь, неудача. Но зато я сделал любопытное открытие, и для этого даже не нужно было уезжать из Лондона. Примерно в середине прошлого века в Йене жил профессор, который отправился в кругосветное путешествие и в тысяча восемьсот восемьдесят седьмом году побывал в Тибете. Из путешествия он не вернулся, по рассказам — утонул на переправе. Звали этого немца Фридрих Майстер.
— Боже мой — ведь это имя упоминает Конвей!
— Да, хотя возможно и совпадение. В любом случае это еще не доказательство — профессор родился в тысяча восемьсот сорок пятом году. Так что ничего особенного.
— Все равно странно, — заметил я.
— Что да то да.
— Удалось ли тебе напасть еще на чей-нибудь след?
— Нет. К сожалению, список имен очень уж короткий. Я не нашел упоминаний об ученике Шопена по имени Бриак, хотя не факт, что такой не существовал. Если разобраться, то Конвей вообще поскупился на имена. Из пятидесяти с лишним лам Шангри-ла он называет одного или двух. Кстати, разузнать что-нибудь о Перро и Хеншелле тоже оказалось невозможным.
