Отец (спокойно). Они заговорили?

Франц (оторвавшись от своих видений). А? Что? (Пауза.) Нет. (Пауза.) Так и умерли.

Отец. Проигравший выигрывает.

Франц. Это начинаешь понимать позже. Я еще не приобрел опыта. Тогда еще не приобрел.

Отец (с печальной усмешкой). Ничего бы не помогло... Это они выбирали — жить или умирать.

Франц (неистово). Я бы поступил, как они! Я бы умер под плетьми, не сказав и единого слова! (Успокаивается.) Кроме всего, мне наплевать! Я сохранил свой авторитет.

Отец. Надолго?

Франц. На десять дней. Через десять дней вражеские танки атаковали нас, все убиты — даже пленные. (Смеясь.) Простите, убиты все, кроме меня! Я не умер, как видите, а жив! (Пауза.) Я не ручаюсь за точность того, что рассказал, одно достоверно — я пытал.

Отец. А потом?

Франц пожимает плечами.

Ты скитался по дорогам? Прятался? А потом вернулся сюда.

Франц. Да. (Пауза.) Развалины были для меня правосудием; я привязался к нашим разгромленным домам, к нашим искалеченным детям. Я лицемерил, когда говорил, что заживо похороню себя, чтобы не видеть агонию Германии. Ложь! Я мечтал о гибели моей страны и замуровал себя, чтобы не стать свидетелем ее возрождения. (Пауза.) Судите меня!

Отец. Ты заставил меня поклясться на Библии...

Франц. Я переменил свое намерение: покончим с этим.

Отец. Нет.

Франц. Повторяю, вы освобождены от клятвы.

Отец. Палач согласится принять приговор доносчика?

Франц. Но ведь бога нет? А?

Отец. Как будто бы нет... иногда это даже досадно.

Франц. В таком случае доносчик вы или нет, но вы мой неизбежный судья.

Пауза. Отец отрицательно качает головой.

Вы отказываетесь? Не хотите судить меня окончательно? У вас что-то другое в голове! Тем хуже! (Резко.) Вы ждете. Чего?

Отец. Чего мне ждать? Ведь ты здесь.

Франц. Вы ждете! Я знаю, как долго и упорно вы умеете ждать. Я не раз видел, как стояли перед вами твердокаменные люди, ненавидели, оскорбляли вас, а вы не отвечали, вы ждали. Под конец они исчезали, как призраки... (Пауза.) Говорите! Скажите что угодно. Это невыносимо.

Пауза.

Отец. Что ты собираешься делать?

Франц. Поднимусь наверх.

Отец. И когда спустишься?

Франц. Никогда не спущусь.

Отец. Никого не будешь принимать?

Франц. Только Лени; надо же, чтобы кто-то меня обслуживал.

Отeц. А Иоганну?

Франц (сухо). Все кончено! (Пауза.) У нее не хватило мужества...

Отец. Она не увлекла тебя?

Франц. Одиночество гнетет. (Пауза.) Если бы она приняла меня таким, как я есть...

Отец. А ты принимаешь себя таким, как ты есть?

Франц. А вы? Принимаете?

Отец. Нет.

Франц (с болью). Даже отец.

Отец. Даже отец.

Франц (деланно). В таком случае, что мы еще сварганим вместе?

Отец не отвечает.

(Неистово, с тоской.) Не надо было видеться с вами! Я сомневался! Все время сомневался.

Отец. В чем?

Франц. В том, что меня ожидает.

Отец. Тебя? Ничего.

Франц. Пока еще ничего. Но вы тут, и я здесь. Как и в тех кошмарах, что мне снились, вы выжидаете. (Пауза.) Что ж, я тоже могу ждать. (Указывая на дверь наверху.) Между мной и вами дверь. Полгода терпения. (Пальцем указывает на голову отца.) Через полгода эта голова будет пуста, глаза не смогут видеть, червям достанутся искривленные презрением губы.

Отец. Я тебя не презираю.

Франц (с иронией). Поистине! После всего, что я рассказал?

Отец. Ты не сообщил мне ничего нового.

Франц (ошеломлен). Что вы сказали?..

Отец. О твоих приключениях в Смоленске я узнал три года тому назад.

Франц (исступленно). Быть не может! Мертвы... Свидетелей нет! Умерли и зарыты. Все!

Отец. Кроме двоих, которых отпустили русские. Они пришли ко мне. Это было в марте пятьдесят шестого года. Ферист и Шейдеман. Ты их помнишь?

Франц (в замешательстве). Нет. (Пауза.) Чего они хотели?

Отец. Денег за молчание.

Франц. Что же дальше?

Отец. Не признаю шантажистов.

Франц. Они...

Отец. Замолкли. Ты их забыл? Продолжай.

Франц (глядя в пространство). Три года?

Отец. Три года. Вскоре я получил свидетельство о твоей смерти. А еще через год вызвал Вернера — самое благоразумное, что я мог сделать.

Франц (не слушая его). Три года подряд я произносил длинные речи Крабам, лгал им! И не знал, что в течение всех этих трех лет я уже был разоблачен, здесь, внизу. (Внезапно.) Именно после того, как они посетили вас, вы начали настаивать на нашей встрече, не правда ли?

Отец. Да.

Франц. Зачем?

Отец (пожимая плечами). Просто так!

Франц. Они сидели у вас в кабинете, вы их приняли, потому что они знали меня, а затем в какой-то момент один из них сказал вам: «Франц фон Герлах — палач». Какой эффект! Как в театре. (Пытаясь шутить.) Вы здорово изумились, надеюсь?

Отец. Нет. Не очень.

Франц (исступленно). Я был чист, когда ушел от вас! Я был чист, я хотел спасти раввина... Не изумились? (Неистово.) Что вы подумали? Вы ничего не знали и вдруг внезапно узнали все! (Еще громче.) Что же вы подумали?!

Отец (мрачно, с глубокой нежностью). Мой бедный малыш!

Франц. Что?

Отец. Ты меня спрашиваешь, что я подумал! Я отвечаю. (Пауза.)

Франц выпрямляется во весь рост, затем внезапно падает на плечо отца и рыдает.

Мой бедный малыш! (Неуклюже гладит его по голове.) Мой бедный малыш! (Пауза.)

Франц (внезапно выпрямившись). Хватит! (Пауза.) Столько потрясений. Шестнадцать лет не плакал, и не заплачу еще шестнадцать лет. Не надо жалости, иначе у меня возникает непреодолимое желание убить. (Пауза.) Я ведь не очень-то люблю себя.

Отец. За что тебе любить себя?

Франц. И верно.

Отец. Предоставь мне любить тебя.

Франц. Вы меня любите? Вы? Смоленского палача?

Отец. Смоленский палач — это ты-то?

Франц. Да, да не стесняйтесь. (Смеется нарочито цинично.) У каждого свой вкус. (Внезапно.) Вы меня провели! Вы способны на излияния, только когда они приносят вам пользу. Провели: сначала отхлестали, а потом расчувствовались; судите по крайней мере, не мешкайте... Начинайте! У вас было столько времени обдумать это дело, и ваша гордость не позволит вам, чтобы все решилось не так, как бы вы хотели.

Отец (с мрачной иронией). Моя гордость! Все это в прошлом. (Пауза. Отвернувшись, мрачно усмехается, потом снова поворачивается к Францу; бесконечно нежно, но неумолимо.) Но ты прав — я решу его сам.

Франц (отшатываясь). Это дело мое, и я вам помешаю.

Отeц. Я хочу, чтобы ты перестал себя истязать.

Франц (жестко, резко, точно говорит не о себе, а о ком-то другом). Я не истязаю себя, я истязал других. Вы улавливаете разницу?

Отец. Улавливаю.

Франц. Я все позабыл, даже их вопли. Я опустошен.

Отец. Я это предвидел. К тому же, это еще тяжелее.

Франц. Что вы хотите мне доказать?

Отец. В течение четырнадцати лет ты был жертвой страданий, которые родились в тебе, ты их не чувствуешь, но ты ими непрестанно одержим.

Франц. Кто вас просит говорить обо мне? Да если хотите знать — это еще страшнее: я точно лошадь, которую оседлали, я не пожелаю вам получить такого наездника. (Резко.) Итак? Какой исход? (Глядит в лицо отца широко открытыми главами.) Идите к черту! (Поворачивается к отцу спиной и медленно, с трудом поднимается по лестнице.)

Отец (все время неподвижен, но когда Франц достигает площадки второго этажа, громко, во весь голос). И там Германия!

Франц медленно поворачивается.

Она жива, Франц! Ты от нее никуда не уйдешь!