– Все равно молчать! – не унималась рьяная последовательница Мюллера. – Бистро-бистро! – Схватив меня за руку, потащила внутрь, за занавеску. Там нас ждало еще три клона начальника гестапо женского полу, со стеками за поясом, которые воззрились на меня с кровожадным исследовательским интересом.

– Сейчас мы будем выясняйт правду! – заявила начальница, почему-то рассматривая мои ноги.

– В ногах правды нет! – уверила я ее, испытывая желание позаимствовать чадру и прикрыть свои конечности от греха подальше.

– Значит, будем искать ее дальше. – Меня толкнули на кушетку. – Сейчас ты нам все расскажешь!

– Я – блондинка! – решила поставить их в известность. Так, на всякий случай…

– И что?! – Меня не поняли.

Я пожала плечами. Совесть моя чиста и незамутненна – я предупредила.

Одна из гестаповок притащила ушат, в котором плескались милые зеленые бородавчатые лягушата. Чтоб французам всю жизнь икалось!

Я заерзала, отодвигаясь подальше от этих жутких чудовищ.

– У меня батрахофобия[3], – снова соизволила сообщить присутствующим. Но мой порыв не поняли.

– Какая молодежь нынче пошла развратная! – заметила одна тетка другой, полоскавшейся по локти в этом корыте.

– Каждый думает в меру собственной испорченности, – до смерти обиделась я за свою фобию.

– Поговори еще, – фыркнули на меня бабищи, тихо перешептываясь между собой и поглядывая в мою сторону.

– Так вы вроде бы этого и добивались?.. – растерялась я. – Вы бы сами определились, чего хотите. А то «молчать-говорить» – понятия взаимоисключающие.

– Умная, значит, да-а? – ласково спросили меня, засучивая рукава.

– Блондинка, – кивнула я.

– Приступим! – деловито возвестила одна из умотанных в черное теток и, сверкая бриллиантовыми перстнями и золотыми зубными коронками, попыталась посадить мне на руку выловленного из таза лягушонка.

Ни ему, ни мне это не понравилось. В смысле мы друг на друга посмотрели, поморгали и зашлись в крике:

– Ква-ква!

– А-а-а-а-а!

И неизвестно, кто выдавал децибелы выше! Я бы отдала пальму первенства лягушонку, но вряд ли он ее возьмет. Лягушки пальмами не питаются.

– Кто тебя послал? – вклинилась в наш крик начальница.

– Куда?! – отвлеклась я от переживаний.

– Сюда! – ответили мне.

– Зачем? – захлопала я ресницами.

– Для диверсии, – снизошла тетка до объяснений.

– Где? – Мы с лягушонком озадаченно переглянулись.

– Здесь! – Тетя начала терять терпение.

– Зачем? – Мне все же хотелось докопаться до сути.

– А-а-а-а! Больше не могу-у-у!!! Три неликвида подря-я-яд!!! – Приз забрала мадам начальница. Отдышалась и рявкнула на подчиненных: – Принесите мышей!

– Извините, донна Роза, – развела руками одна из помощниц. – Тут до нее была змеелюдка…

– Тогда змей! – не сдавалась злобная тетка, сверкая из-под «конской» сетки подведенными очами.

– А до змеелюдки была орка, – ответила вторая и горестно продемонстрировала макраме из пресмыкающихся.

Эсме так затейливо связала… или сплела… змей! Просто загляденье! Мечта краеведческого музея! Я обзавидовалась. Оказывается, у девушки художественный талант!

– То есть это пока наше последнее средство воздействия? – опешила начальница, указывая в сторону лягушачьего террариума.

– Так точно! – вытянулись во фрунт помощницы. – Новых мышей и змей доставят только завтра!

– Жа-алко, – вздохнула разочарованная тетка и, хекнув, подышала на штамп и шлепнула печать на мою справку. Бумажка украсилась красивым штампом «Использовать!».

Не поняла, это в каком смысле?

– Простите, – покрутила я бумажку. – Не могли бы вы специфицировать – кому?

– Самая умная? – снова окрысилась начальница. Потом махнула рукой. – Помню-помню – блондинка! Иди к Демиургам!

– Я бы рада, – вздохнула я. – Но у них, видимо, не приемный день.

– Тогда – к диэрам! – посоветовала другая тетка, не чаявшая от меня избавиться. – Они ближе.

– Я в курсе. – Я бережно передала садисткам притихшего лягушонка. – С вашего позволения, пойду…

Меня проигнорировали, поэтому выход я искала сама. Хоть и готовилась к очередному допросу, но ошиблась. За дверью меня ждала девчушка лет двенадцати:

– Разрешите, я провожу вас в отведенную комнату?

– Конечно, – сверкнула я брекетами и ввергла ребенка в недоумение. Впрочем, дитя, видимо, и не такое тут видело. Каламбур! – Я готова!

Мы прошли через небольшой, но весьма живописный садик, миновали длинный коридор, и вскоре передо мной распахнулись створки высоких остекленных дверей в отведенные мне покои.

В узком темноватом предбаннике ход разделялся на две части. Одну дверь я открыла и заглянула – что сказать?.. Кухня-аппендикс, не большая, но и не малая, перед ней по коридорчику сдвоенные туалет и ванная.

Сунула туда нос – оч-чень даже пристойно! Без золотого унитаза, но в остальном весьма симпатишно. Ванна имела вид роскошной купели викторианских времен, с ножками в виде львиных лап, есть закрывающаяся при желании непрозрачная стеклянная крышка на нижнюю часть тела и большие медные краны. Даже шланг с душевой насадкой! Ну, понятное дело – полы и стены отделаны розовым мрамором, ряды баночек со всевозможными банными снадобьями и полки с полотенцами… но это на любителя. А я любитель и есть! Понюхав пару-тройку штук, я отправилась на дальнейшую зачистку… ой, обследование! – территории.

Вторая дверь предбанника вела в основной зал. Так сказать, «комнату с балконом и окном». Должна заметить, жить диэры умели! Моя комната обставлена была скромно и со вкусом. Из четырех стен на трех – ковры от пола до потолка. Ковры интересные, с достоверными изображениями садов, цветников, дикой природы, оленей и ланей. На весь пол – опять-таки огромный восточный ковер бежево-бордовой гаммы. Посреди комнаты низкий столик, уставленный многоярусными блюдами со сластями и фруктами. Какие-то другие блюда – похоже, плов или что-то подобное – прикрыли высокими фарфоровыми крышками.

На отдельной специальной подставке дымящийся чайник и заварочник соседствовали с небольшим сервизом, где чашки перемежались с почти прозрачными фарфоровыми пиалами и блюдцами. В сахарнице – кусковой желтоватый сахар. Рядом – сливки и мед.

Судя по тому, что стульев рядом со столиком не было, есть и пить чай полагалось сидя по-турецки на полу.

Вдоль стены располагалась софа, напротив – роскошный диван черного дерева, с гнутыми ножками. Несколько приземистых этажерок с книгами. Чуть в сторонке – бюро с трельяжем. Перед зеркалом громоздилось множество склянок с мазями, притираниями, саше и косметикой.

Я открыла: в ящичках бюро – шкатулки с бижутерией и с предметами рукоделия. Груды мулине, шелка, разноцветных лент, мешочки с бусами и бисером, коробочки с иголками и вязальными принадлежностями.

С двух противоположных сторон необычные столы с закрепленной на них живой, выращенной во встроенных ящиках зеленью, так гармонически расположенной, что казалось – это не рука человека растила травы и цветущие луковичные, а просто глаз захватил настоящий кусочек весеннего сада.

Посреди всего этого великолепия, у окна, полностью загромождая проход к нему, стоял… рояль. Сверкающий белым лаком элегантный инструмент вызывал недоумение. Но еще больше меня поразила броская надпись «Леля», выложенная бриллиантами на крышке.

– Кто-то решил, что очень остроумен? – прошептала я себе под нос, трогая клавиши.

И то сказать… моя учительница музыки, Изольда Тристановна, так и не научила меня играть на этом благородном инструменте. Хотя очень старалась. Лучшим стимулом для нее служили родительские деньги и мое упрямство. Бог дал мне музыкальный слух, но не дал желания и способностей к музыке. Мои папа с мамой пытались преодолеть это препятствие, но я была несокрушима как скала. За целых полгода упорных мучений Изольды – освоила нотную грамоту и научилась играть «Собачий вальс» аж двумя пальцами. Чем страшно гордилась. Потому что моя подруга по музыкальной школе Нинон, в просторечии – Нинка, умела играть только одним пальцем, по какому поводу сильно мне завидовала.