Но было уже поздно. В этот же самый день, 15 октября, в Политбюро ЦК поступило «Заявление 46-ти», которое — хотя ни разу не упомянуло о письме Троцкого, фактически вывело дискуссию за пределы и ЦК и ЦКК. Причем сбор подписей под этим документом был начат еще 11 октября.
«Начавшийся с конца июля этого года хозяйственный и финансовый кризис, со всеми вытекающими из него политическими, в том числе и внутрипартийными последствиями, — говорилось в “Заявлении”, — безжалостно вскрыл неудовлетворительность руководства партии как в области хозяйства, так и особенно в области внутрипартийных отношений»1247 1248.
Кратко повторив критику проводимой экономической политики, содержавшуюся в письме Троцкого, «Заявление» делало особый упор на положении внутри РКП(б), где происходит «все более прогрессирующее, уже почти никем не прикрытое разделение партии на секретарскую иерархию и “мирян”, на профессиональных партийных функционеров, подбираемых сверху, и прочую партийную массу, не участвующую в общественной жизни.
…Режим, установившийся внутри партии, совершенно нестерпим; он убивает самостоятельность партии, подменяя партию подобранным чиновничьим аппаратом, который действует без отказа в нормальное время, но который неизбежно дает осечки в моменты кризисов…»
В качестве выхода из создавшегося положения предлагалось «созвать совещание членов ЦК с наиболее видными и активными работниками с тем, чтобы список приглашенных включил в себя ряд товарищей, имеющих взгляды на положение, отличные от взглядов большинства ЦК»1249.
Среди подписавших этот документ как раз и были люди, достаточно известные в партии и лично и по занимаемым постам, а также по своему хроническому несогласию с «взглядами большинства ЦК».
А. Бубнов заведовал в это время Агитпропотделом ЦК РКП(б), Е. Преображенский председательствовал в Финансовом комитете ЦК РКП(б) и СНК, А. Белобородов являлся наркомом внутренних дел РСФСР, И. Смирнов — наркомом почт и телеграфов СССР, Л. Серебряков — замнаркома НКПС, Н. Осинский — замнаркома земледелия, профессор-аграрник В. Максимовский — замнаркома просвещения, Рафаил (Фарб-ман Р.Б.) — заведующим московским отделом народного образования, Г. Пятаков — зампредом Госплана, В. Смирнов — членом президиума Госплана, Т. Сапронов — председателем президиума ВЦСПС, В. Косиор — главным редактором газеты «Труд», И. Стуков — редактором «Московского рабочего», Л. Сосновский — главным редактором «Бедноты», А. Ворон-ский — редактором журналов «Красная новь» и «Прожектор», Н. Муралов командовал Московским военным округом, В. Антонов-Овсеенко был начальником Политуправления Красной Армии. Подписали «Заявление» и несколько партийных и хозяйственных работников Украины, Урала, Курска и т. д.
Надо сказать, что особого единомыслия среди них не было. Подписывая «Заявление», кто-то оговаривал свое несогласие с оценкой хозяйственного положения в стране, другие решительно не соглашались с анализом внутрипартийного положения. Но все сходились в одном: как написал Бубнов — «состояние партии требует принятия радикальных мер, ибо в партии в настоящее время неблагополучно»1.
Знал ли об этих событиях Владимир Ильич? Ответить определенно на этот вопрос крайне сложно. Известно, что каждый раз, возвращаясь из Москвы, Надежда Константиновна и Мария Ильинична, за обедом или за чаем, оживленно обсуждали все столичные новости. И врачи еще в конце августа записали, что Ленин внимательно вслушивался в эти разговоры и, «судя по мимике, жестам, интонациям, он несомненно понимает многое»1250 1251.
В сентябре-октябре врачи отметили, что понимание речи «заметно увеличивается». Мало того, при чтении газет, которое происходило в это время почти ежедневно, Владимир
Ильич не только «живо реагирует» на прочитанное, но и сам «начинает несомненно прочитывать некоторые слова»1.
«Установился, — пишет Крупская, — такой порядок: после того, как Владимир Ильич сам просматривал газету, я прочитывала ему телеграммы, передовицу, статьи по его указанию. Сам он очень быстро ориентировался в газете, что прямо поражало докторов, и не позволял пропускать ничего существенного».
Когда, стараясь не огорчать его, пишет Крупская, она ничего не сказала о смерти Мартова, он сам нашел сообщение об этом в эмигрантских газетах и «укоризненно показал мне». Это повторилось 18 сентября, когда Ленин прочел об убийстве в Лозанне В. Воровского, 21 сентября, когда газеты сообщили о покушении на дочь спецкора «Известий» в Париже давнего знакомого Владимира Ильича Шарля Раппопорта.
«Статьи, — продолжает Крупская, — он выбирал так, как выбирал бы здоровый. Просил читать ему вслух лишь то, что содержало фактический материал, просил, например, прочесть заметку [две статьи Радека — ВЛ] о финансовых реформах Гильфердинга, статью о гарантийном банке…» Просил достать «вновь вышедшую книжку “о мясниковщине”»1252 1253.
А в октябре Крупская пишет Зиновьеву: «В.И. прочел объявление о “Звезде” и о своей статье в ней [статья 1916 года «О карикатуре на марксизм и об “империалистическом экономизме”» — В.Л.]. Просил достать, как только она выйдет. Явно помнит эту свою статью. Очень просила бы, чтобы номер со статьей Ильича был послан мне тотчас по выходе»1254.
Есть основания полагать, что именно в эти осенние месяцы 1923 года Владимир Ильич узнал и о том, чем завершилась так называемая «церковная революция», к которой он с самого начала относился достаточно скептически. Во всяком случае, подробная информация на эту тему постоянно печаталась в «Известиях», с материалами которой его знакомили регулярно.
До 19 апреля 1923 года Патриарх Тихон продолжал находиться под домашним арестом в Донском монастыре. Время от времени ему устраивали допросы, но, по мнению современных исследователей, особых стеснений он не испытывал, продолжал поддерживать связь со своими сторонниками и «имел приемлемые условия существования, время и возможность для тщательного анализа своего положения и принимал решения, учитывая все факторы…»1
Результатом этих размышлений, видимо, и стало сделанное им, на допросах 2 января и 16 февраля 1923 года, признание своей вины за издание ряда посланий, направленных против государственного строя и, в частности, послания 28 февраля 1922 года относительно изъятия церковных ценностей, которое привело к столкновению прихожан с властями1255 1256.
Этого оказалось достаточно для того, чтобы уже в начале апреля Антирелигиозная комиссия при Политбюро изготовила сценарий будущего процесса, оговорив с самого начала, что он не должен завершиться высшей мерой наказания. 17 апреля 1923 года коллегия Верховного суда РСФСР утвердила обвинительное заключение, и 19-го Патриарх был взят под стражу и переведен во внутреннюю тюрьму ГПУ1257.
Однако и после этого — и по просьбе Дзержинского и решениями Политбюро — суд продолжали переносить на все более поздние даты. Некоторые исследователи полагают, что одной из причин этой задержки стала фраза Ленина в письме 19 марта 1922 года о том, что арестовывать Патриарха не следует, и слова, якобы сказанные им тогда же: «Мы из него второго Гермогена делать не будем»1258. То есть, не надо создавать для верующих новых великомучеников. Впрочем, дело было не в тех или иных словах.
