— Добро пожаловать, Гарольд, — сказал король без привычной сонливости и взглянул на графа как на избавителя. — Почтенный Альгар обратился к нам с просьбой, которая потребует, конечно, времени на размышление, хоть она и проникнута стремлением к земным благам, так чуждым его отцу, который раздает все свое достояние на пользу святых храмов, за что ему и будет отплачено сторицей.

— Все это так, король мой, — заметил Альгар, — но ради своих наследников, ради возможности следовать примеру моего достойного отца, нельзя не думать о земных благах!.. Одним словом, Гарольд, — продолжал Альгар, обращаясь уже к графу, — дело мое заключается вот в чем. Когда наш милостивый государь и король согласился принять управление Англией, ему в этом помогали давние враги — твой отец и мой, забывшие свои распри для блага страны. С того времени твой отец присоединял постепенно одно графство к другому, как звено к звену; теперь почти вся Англия находится в руках его сыновей. Мой же отец остался без земель и без денег. Король поручил мне управлять вашим графством в твое отсутствие, и, как все говорят, я правил добросовестно. Твой отец возвратился, и хотя я мог (тут глаза его блеснули, и он непроизвольно схватился за меч) удержать графство силой, однако я отдал его без возражений, согласно воле короля. Теперь я пришел к моему государю и прошу его указать мне земли, которые он, в своей Англии, может дать мне, бывшему графу Эссекскому и сыну Леофрика, который проложил ему свободный путь к престолу! Король в ответ на это прочел мне наставление о суетности всех мирских благ. Но ты же не презираешь, как он, этих благ… Что скажешь ты, граф, на желание Альгара?

— Что подобная просьба совершенно законна, — ответил граф спокойно, — но заявлена не слишком почтительно.

— Тебе ли, подкреплявшему свои требования оружием, говорить о почтительности! — воскликнул граф Альгар. — Тебе ли учить тех, чьи отцы были графами, когда твои еще мирно пахали землю?.. Кем был бы твой дед, Вольнот, без измены Стреона?

Кровь бросилась в лицо Гарольду при этом оскорблении в присутствии короля, который, несмотря на собственную слабость, любил, чтобы его таны проявляли бы силу друг против друга. Но Гарольд, несмотря на всю дерзость Альгара, ответил хладнокровно:

— Сын Леофрика, мы живем в стране, где происхождение хотя и уважается, но не дает, без учета более веских прав, преимуществ ни в советах, ни на поле сражения. К чести нашей страны, люди в ней ценятся по достоинству, а не по тому, кем были когда-то наши предки. Так издавна заведено в нашей саксонской Англии, где предки мои по отцу могли быть и сеорлами, но то же принято у воинственных датчан, где мои предки по матери, Гите, сидели на престоле.

— Да, тебе не помешало бы поискать опоры в происхождении матери, — проговорил Альгар, злобно кусая губы. — Нам, саксам, нет дела до ваших северных королей, этих морских разбойников; ты владеешь богатыми доходными землями, дай и мне получить то, что я заслужил.

— Один только король, а не его слуга, властен раздавать награды, — произнес Гарольд и отодвинулся в сторону.

Взглянув на Эдуарда, Альгар тотчас же заметил, что король погружается в то состояние сонливой задумчивости, в котором он словно искал выход из непредвиденных ситуаций. Он подошел к Гарольду и шепнул ему на ухо:

— Нам незачем ссориться, я раскаиваюсь в своей вспыльчивости… извини же меня! Отец твой человек чрезвычайно умный и ищет нашей дружбы. Послушай: дочь моя считается красавицей; сочетайся с ней браком и убеди короля дать мне под предлогом свадебного подарка графство, которое после изгнания твоего брата Свена было поделено между множеством мелких танов. С ними мне нетрудно будет справиться… Ну, что же? Ты колеблешься?

— О нет, я не колеблюсь, — ответил Гарольд, задетый за живое. — Даже если ты отдал бы всю Мерцию в приданое Альдите, я не женюсь на дочери Альгара и не стану зятем человека, который презирает мой род, унижаясь, между тем, перед моим могуществом.

Лицо графа Альгара исказилось от злости. Не сказав больше ни слова, он подошел к королю Эдуарду, который посмотрел на него тупым, сонным взглядом.

— Государь и король, — произнес он почтительно, — я высказал тебе свое желание по праву человека, сознающего справедливость своих требований и верящего в благодарность своего властелина. Три дня буду я ждать твоего разрешения, но на четвертый уеду. Да хранят боги твой королевский престол. Да соберут они лучших твоих защитников — тех благородных танов, предки которых бились под знаменами Альфреда и Этельстана. Все шло хорошо в благословенной Англии, пока нога датских королей не коснулась ее земли; и чахлые грабы не выросли на месте великанов-дубов.

Когда Альгар вышел, король лениво встал и произнес на романском языке, на котором привык говорить с приближенными:

— Возлюбленный друг мой, в каких ничтожных заботах вынужден проводить свою жизнь король в то время, как важные и безотлагательные дела требуют неотступного моего внимания: там, в прихожей, ждет купец Эдмер, который принес мне сокровище, а этот забияка с шакальим голосом и рысьими глазами пристает ко мне и требует награды!.. Не хорошо, не хорошо… Очень не хорошо!

— Государь мой и король, — возразил Гарольд, — мне, конечно, не следует давать тебе советы, но это изображение стоит слишком дорого, а берега наши слабо защищены и вдобавок в то время, когда датчане заявляют права на твое королевство… потребуется более трех тысяч фунтов серебра на исправление одной лондонской и саутваркской стены.

— Три тысячи фунтов! — воскликнул король. — Помилуй, Гарольд, ведь ты спятил! В моей казне едва найдется шесть тысяч фунтов, а мне, кроме изображения, принесенного Эдмером, обещали еще зуб великой святой!

Гарольд только вздохнул.

— Не тревожься, король, — произнес он печально, — я сам позабочусь об обороне Лондона; благодаря тебе доходы мои велики, а потребности ограниченны. Теперь же я пришел попросить позволения уехать в мое графство. Подчиненные возмущены моим долгим отсутствием; во время моего изгнания возникло много сильных злоупотреблений, и я обязан положить им конец.

Король почти с испугом посмотрел на Гарольда; в эту минуту он был очень похож на ребенка, которого грозят оставить одного в темной комнате.

— Нет, нет, я не могу отпустить тебя, брат! — ответил он поспешно. — Ты один сдерживаешь этих строптивых танов и даешь мне возможность свободно возносить молитвы Богу; к тому же твой отец… Я не хочу оставаться один с твоим отцом!.. Я не люблю его!

— Отец мой уезжает по делам в свое графство, — с грустью сказал Гарольд, — из нашего дома при тебе остается только Юдифь!

Король побледнел при последних словах, в которых слышались и упрек, и утешение.

— Королева Юдифь, — сказал он после небольшой паузы, — кротка и добра; от нее не услышишь слов противоречия; она избрала себе в образец целомудренную Бренду, так же, как и я, недостойный, несмотря на молодость, стараюсь идти по стопам Ингвара. Но, — продолжал король голосом, зазвучавшим против обыкновения каким-то сильным чувством, — можешь ли ты, Гарольд, представить себе эту муку: видеть перед собой смертельного врага, того, из-за которого целая жизнь борьбы и страданий превратилась в воспоминание, исполненное горечи и желчи?

— Моя сестра — твой враг?! — воскликнул граф Гарольд с негодованием, — она, которая никогда не жаловалась на твое равнодушие и провела всю свою юность в молитвах за тебя и твой царский престол?.. Государь, не во сне ли я слышу эти речи?

— Не во сне, чадо плоти! — ответил король с глубокой досадой. — Сны — дары ангелов, и не посещают таких людей, как ты… Когда-то, во цвете юности, меня силой заставили видеть перед собой молодость и красоту, а человеческие законы и голос природы твердили мне постоянно: «Она принадлежит тебе!..» Разве я не чувствовал, какая борьба была внесена в мое уединение, что я кругом был опутан светскими соблазнами, что враг человеческий сторожил мою душу? Говорю тебе: ты не представляешь той борьбы, которую мне пришлось выдержать… И сейчас, когда борода моя уже совсем поседела и близость смерти заглушила во мне все былые страсти, могу ли я без горечи и без чувства стыда смотреть на это живое воспоминание пережитой борьбы и искушений; дней, проведенных в мучительном воздержании от пищи, и ночей, посвященных бдению и молитве?.. Тех дней, когда в лице женщины я видел сатану?