Между тем Гарольд также не терял времени и строил свои полки.

Он разделил свое воинство на две рати: одна стояла впереди укреплений, а другая — за ними. Воины из Кента по их незапамятному праву, выстроились во главе первой, под хоругвью Генгиста с изображенным на нем белым конем. Отряд этот был построен англо-датским клином; первые ряды треугольника были одеты в тяжелые панцири и вооружены огромными секирами. За этими рядами, в середине клина, стояли стрелки, прикрываемые внешними, тяжеловооруженными рядами. Малочисленная в сравнении с норманнской конница была расположена весьма искусно в таком месте, откуда всего удобнее было тревожить грозную конницу неприятеля, налетая на нее, но не вступая с ней в битву. Прочие отряды, состоявшие из стрелков и пращников, находились в местах, защищенных небольшим лесом и рвами.

Нортумбрийцы, то есть жители северного побережья Гомбера, Йорка, Уэстморленда, Камберленда и другие, к стыду своему и на гибель всей Англии, не участвовали в этой битве. Но зато тут были смешанные племена Гирфордского и Эссекского графств, кровные саксы из Суссекса и Суррея и отряд англо-датчан из Линкольна, Или и Норфолка; кроме того в состав этой рати входили жители Дорсета, Сомерсета и Глостера.

Все они были размещены по наследственному обычаю народа, привыкшего более к оборонительной, чем к наступательной войне. Старший в роде вел своих сыновей и родственников; десять таких родов, под названием десятка, возглавлялись избранным ими вождем; десять десятков опять избирали общего вождя из наиболее уважаемых в народе людей.

Вторая рать состояла из телохранителей короля, восточных англов и дружин Мидлсекса и Лондона. Последние, включая воинов, происходивших от воинственных датчан и сильных саксов, считались важнейшей частью войска и вследствие этого были размещены на главнейших пунктах. Вся рать была окружена рвами и изгородями, в которых были оставлены только три прохода — для вылазок и впуска передовых отрядов на тот случай, если им понадобится укрыться от преследования неприятеля.

Все тяжелое войско было в кольчугах, легкое — в кафтанах. Вооружение саксов состояло из дротиков и мечей, но главным их оружием были громадные щиты и секиры, которыми они владели с изумительной ловкостью.

Сев на легкого и быстрого коня, Гарольд в сопровождении братьев выехал к самому авангарду передового войска. Голова короля была непокрыта, как и у его противника. Но невозможно представить себе контраста более резкого, чем тот, который представляла наружность Гарольда и Вильгельма.

У первого был широкий лоб, светлые и спокойные голубые глаза, несколько впавшие от государственных забот, и прекрасные светло-русые волосы, вившиеся кольцами по вороту кольчуги. Гарольд был высок и статен, хотя немного худ. Лицо его дышало благородством, чистосердечием и чуждалось выражения напускной надменности, присущей его врагу.

Вильгельм же, напротив, любил эффектность. Он был горд и довольно скрытен; черные сверкающие глаза имели то злое и даже свирепое выражение, какое сквозит в глазах тигра, когда тот собирается кинуться на добычу. Герцог выглядел настоящим потомком Роллона: у него было здоровое, богатырское сложение, которому заметно недоставало аристократического изящества.

Приветствие, которым встретило войско любимого вождя и короля, было так же чистосердечно и громко, как и приветствие, встретившее Вильгельма. Король поблагодарил воинов и произнес следующую речь, которая разнеслась по всем рядам.

— Сегодня, англичане, — сказал он, — сегодня вам предстоит тяжелый подвиг: защитить свободу вашей родины, а также и самих себя от цепей иноземца. Велика и сильна рать Норманнского герцога. Я знаю это, и потому не хочу скрывать всей трудности предстоящего боя. Это войско герцог собрал обещаниями раздробить нашу родину на клочки и раздать их своим сподвижникам. Вы же знаете, как сильно развита в норманнах страсть к добыче, и потому можете вообразить, как они будут биться. Вы слышали о бедствиях, которые наши отцы испытывали при датчанах; но эти бедствия — ничто в сравнении с тем, что ожидает нас, если мы будем побеждены. Датское племя было нам родственно как по языку, так и по закону, и кто в настоящее время отличит датчанина от сакса? Норманны же — другое дело, они хотят править нами на чуждом нам языке, по закону, считающему престол добычей меча, и делить землю отцов между вооруженными наемниками. Мы сумели унять датчанина, и наши священнослужители укротили его сердце; они же, норманны, идут на войну будто бы во имя оскорбленной святыни, между тем как цель их — только разорять нас. Они, отверженные всеми народами, мечтают наложить ярмо вечного рабства на вас и ваших потомков. Вы сражаетесь на глазах ваших отцов, на глазах вождей, избранных вашей же волей, сражаетесь за свободу, за родину, за близких вам, за храмы, оскорбленные присутствием иноземного знамени, и вы не должны щадить ничего, чтобы отстоять их. Чужеземные священнослужители такие же притеснители, как чужеземные бароны и короли! Да не допустит никто и мысли об отступлении: каждый вершок земли, который вы отдадите, есть часть родной земли. Что же касается меня, то я твердо решил: или спасти родину, или не пережить предстоящей битвы. Поэтому помните, что глаза мои будут следить за всеми вашими движениями; поколеблется строй, или отшатнется — вы услышите между вами голос вашего короля. Крепко держите строй! Вспомните, те из вас, кто ходил со мной на Гардраду: ваше оружие только тогда восторжествовало над норвежцами, когда непрерывные атаки выбили их из строя. Учитесь на их поражении: ни при каком натиске не нарушайте боевого порядка, и я даю вам слово, слово вождя, никогда не покидавшего поля без победы, что враги не одолеют вас. В эту минуту ветер гонит корабли норвежцев, возвращающихся на родину с телом павшего короля; довершите же торжество Англии, положив груды тел норманнов! И когда, по прошествии многих столетий, певцы и скальды дальних стран будут воспевать славные подвиги, совершенные за правое дело, то пусть они скажут: «Гарольд был смел и храбр, как те воины, которые бились рядом с ним и сумели наказать врага, задумавшего посягнуть на свободу их родины!»

Не успел смолкнуть восторженный крик саксов, закончивший речь Гарольда, как с северо-западной стороны от Гастингса показалась первая рать норманнов.

Король, посмотрев на них несколько минут и не замечая движения прочих отрядов, обратился к Гурту:

— Если, — сказал он, — это все, что они дерзают выставить против нас, то победа за нами.

— Подожди радоваться и взгляни туда! — проговорил Гакон, указывая на ряды, заблестевшие из-за леса, из которого предводители саксов следили прошлой ночью за расположением неприятельской армии.

Не успел Гакон произнести эти слова, как с третьей стороны появилась третья рать, предводимая самим Вильгельмом. Все три шли в строгом порядке с намерением разом атаковать саксов: две из них двигались на оба крыла передового полка, а третья — на укрепления.

Посреди войска, предводимого герцогом, развевалась хоругвь, а впереди нее гарцевал воин-гигант, певший воинскую песнь:

Рыцари-монахи уж не пели своих священных гимнов; их глухие и хриплые сквозь наличники шлемов голоса вторили воинственной песне менестреля. Воин-певец был очень весел и явно восторгался перспективой предстоявшей битвы. Он с ловкостью фокусника подбрасывал в воздух свой огромный меч и подхватывал его на лету, он взмахивал им наотмашь и вращал с невероятной быстротой. Наконец, не в силах обуздать своей дикой радости, он пришпорил коня и, остановившись перед отрядом саксонской конницы, воскликнул громким голосом:

— На Тельефера! На Тельефера! Кто сразится с Тельефером?

И тон голоса, и движения воина — все в нем вызывало кого-нибудь на единоборство.