Не сходя с коня, Вильгельм натянул лук, и стрела, взвившись вверх, опустилась в самую средину запасного полка, вблизи хоругви.

— Пусть хоругвь будет нам мишенью, — зловеще проговорил герцог.

Стрелки удалились, и через несколько минут на головы саксов и датчан полился железный дождь, пробивая их кожаные шапки и железные шлемы. Внезапность заставила обороняющихся взглянуть вверх.

Тяжелый стон многих людей донесся из укреплений, прозвучав в ушах норманнов боевым призывом.

— Теперь, — сказал Вильгельм, — им остается одно: или закрывать себя щитами, оставляя секиры без употребления, или — разить и гибнуть под стрелами… Теперь скорее вперед, на окоп! На той хоругви я уже вижу ожидающую меня корону!

Однако англичане по-прежнему непоколебимо стояли за толстыми и плотными плетнями; их не устрашало никакое оружие, кроме стрел. Каждый норманн, дерзавший взобраться на укрепление, в то же мгновение падал к ногам испуганных коней.

Между тем солнце все ниже и ниже склонялось к багровому горизонту. Скоро, совсем скоро должна была наступить ночь.

— Мужайтесь! — крикнул Гарольд. — Продержитесь только до ночи — и вы спасены!.. Еще часть мужества — и вы спасете отечество.

— Гарольд и Англия! — раздалось в ответ.

После отраженной атаки герцог Норманнский решился еще раз прибегнуть к своей коварной хитрости. Он обратил внимание на часть окопа, наиболее отдаленную от Гарольда, ободряющий голос которого, несмотря на гул битвы, уже не раз ясно доносился до ушей Вильгельма.

В этом месте укрепления были слабее, и грунт немного ниже; но их оберегали люди, на опытность которых Гарольд вполне мог рассчитывать, — то были англо-датчане его собственного графства в восточной Англии. Туда-то герцог и отправил отборную пехоту и отряд стрелков. В то же время брат его повел отряд рыцарей, возглавляемый Рожером де Богеном, на соседний холм (где в настоящее время находится городок Бетль) для наблюдения и содействия этому плану.

Дойдя до назначенного места, пехота после краткого, но отчаянного боя проделала в укреплениях большой пролом. Но эта временная удача не сломила, а, напротив, усилила упорство осажденных. Неприятель, теснясь вокруг пролома, десятками валился под их секирами. Наконец, тяжелая норманнская пехота начала заметно колебаться и подаваться назад… Еще немного — и она в беспорядке начала отступать по косогору; одни только стрелки бодро продолжали стоять на середине склона.

Англичанам показалось, что уничтожить этот отряд будет нетрудно — и они не смогли преодолеть искушение. Измученные и озлобленные тучей стрел, от которых нельзя было найти ни малейшей защиты, англо-датчане бросились вслед за норманнской пехотой и, пылая желанием изрубить стрелков, оставили пролом в укреплении без прикрытия.

— Вперед! — воскликнул герцог, заметив их оплошность, и поскакал к пролому.

— Вперед! — повторил его брат. — Вперед! Мертвые восстали из могил и несут гибель и смерть живым!

Воодушевленные этими призывами бароны и рыцари, кипя отвагой, последовали за Вильгельмом и Одо. Но Гарольд, от внимания которого не ускользнула очередная хитрость врага, уже успел добраться до пролома и собрать горсть удальцов, спешащих восстановить разрушенные укрепления.

— Смыкай щиты! Держись крепче! — закричал король.

Перед ним, верхом на прекрасных боевых конях, очутились Брюс и Гранмениль. Увидев Гарольда, они направили на него свои дротики, но Гакон быстро закрыл его щитом. Схватив секиру обеими руками, король взмахнул ею — и крепкий дротик Гранмениля разлетелся вдребезги. Он взмахнул еще раз — и конь Брюса грохнулся с разбитым черепом на землю, увлекая за собой всадника.

Но удар меча де Лаци перерубил щит Гакона, заставив самого молодого рыцаря упасть на колени.

С сверкающими мечами, разнося повсюду смерть и ужас, норманны пытались войти в пролом.

— Голову! Береги голову! — услышал король отчаянный голос Гакона.

Не поняв предостережения, Гарольд поднял глаза и… Но что же вдруг остановило его? Почему он выпустил из рук грозную секиру?

В тот самый момент, когда он взглянул вверх, стрела со свистом опустилась прямо ему в лицо и вонзилась в глаз Гарольда.

Король зашатался, отскочил назад и упал подле своей хоругви. Дрожа от боли, он схватил древко стрелы и переломил его, но острие осталось в глазу. Гурт в отчаянии склонился над братом.

— Продолжай битву! — произнес Гарольд чуть слышным голосом. — Постарайся скрыть мою смерть от войска!.. За свободу!.. За спасение Англии!.. Горе! Горе нам!..

Собрав последние усилия, король вскочил на ноги и в то же мгновение свалился опять, но на этот раз уже мертвым.

В это время дружный напор норманнской конницы, стремящейся к хоругви, опрокинул целый ряд ее защитников и завалил их трупами тело сраженного короля.

Первым был убит несчастный Гакон. Шлем юного рыцаря был разрублен пополам, по лицу струилась кровь, но и в бледности смерти оно сохраняло выражение того же невозмутимого спокойствия, каким отличалось при жизни. Он упал головою на грудь Гарольда, с любовью прижал свои губы к щеке короля и, глубоко вздохнув, переселился в вечность.

Отчаяние придало Гурту почти нечеловеческую силу. Попирая ногами тела павших родственников и товарищей, молодой вождь гордо стал один против всех рыцарей. Опасность, угрожавшая родной хоругви, собрала вокруг него последние остатки английского воинства, и их мужество еще раз отразило напор норманнов.

Однако укрепление было уже почти целиком в руках врагов; в воздухе повсюду развевались их хоругви. Высоко над всеми сверкала грозная палица герцога и блестел меч Одо. Ни один англичанин не искал себе спасения в бегстве; окружив подножие чудотворной хоругви, они были перебиты все до одного, но дорого продали свою жизнь и свободу. Один за одним пали под родным знаменем и дружинники Гарольда, и дружинники Хильды. Следом погиб Сексвольф. Пал и отважный Годрит, искупив геройской смертью свое юношеское пристрастие к Нормандии. За ним был убит последний из кентских храбрецов, прорвавшийся из потерявшего строй передового полка внутрь укреплений, — прямодушный и неустрашимый Вебба.

Даже в тот век, когда в жилах каждого тевтонца еще текла кровь самого Одина, один человек мог противостоять натиску целого полка. С изумлением, смешанным с ужасом, норманны видели сквозь толпу: здесь, перед самыми головами своих коней, — одного витязя, под секирой которого разлетались дротики и валились шлемы; там, под сенью хоругви, окруженного грудой трупов, — другого, еще более грозного, непобедимого даже среди общего поражения его сподвижников.

Наконец, первый из них был сражен ударом Рожера де Монтгомери. Так пал неизвестный норманнскому певцу, позже воспевшему в своей поэме его подвиги, молодой и прекрасный Леофвайн. И в смерти, как и при жизни, беспечная улыбка озаряла его прекрасное лицо.

Но другой еще продолжал с неистовством берсеркера защищать заколдованную хоругвь, которая развевалась по воздуху, открывая взорам таинственное изображение разящего рыцаря, окруженное драгоценными камнями, украшавшими некогда венец Одина.

— Предоставляю тебе честь сбить это роковое знамя! — воскликнул герцог, обращаясь к одному из своих любимейших рыцарей, Роберту де Тессену.

Молодой рыцарь с восторгом кинулся вперед; но не успел он прикоснуться к хоругви, как секира ее неукротимого защитника покончила его земное поприще.

— Колдовство! — воскликнул барон фиц Осборн. — Нечистая сила! Это не человек, а сатана!

— Пощади его… пощади храбреца! — кричали в один голос Брюс, д’Энкур и де Гравиль.

Глаза герцога гневно блеснули на осмелившихся просить о милосердии, и он погнал своего скакуна по трупам павших в сопровождении Туссена, несшего за ним священную хоругвь норманнов. Вильгельм подъехал к непобедимому знамени, и между герцогом и саксонским рыцарем закипел жестокий и оказавшийся непродолжительным бой. Но и тут смелый воин пал не от меча норманна, а от истощения сил и потери крови, струившейся из сотни ран, так что клинок герцога вонзился уже в падающий труп.