В руке у Ника был прихваченный с корабля стержень длиной в полруки, с двумя кнопками с одного конца – какое-то оружие. Часть стержня была полой, и Ник счел, что это нечто вроде ружья. Он понятия не имел, чем оно может выстрелить, даже не был уверен, что сумеет им воспользоваться.
Действия охотников о многом говорили. Раз эта мачта с веерами так важна – а они слали луч за лучом в висящий над ней призрак, чтобы ее защитить, – значит, если бы Ник смог ее уничтожить…
Ник бросился бежать. Из толпы пленников ему что-то кричали, но он не обращал внимания. Главное сейчас – мачта. Он остановился, поднял стержень, нацелил на верх и наудачу нажал ближайшую кнопку.
Осечка – никакого свидетельства выстрела он не заметил. Затем…
Красное свечение проводов над головой взорвалось режущей глаз белой вспышкой.
Ник прижал руку к глазам. Не ослеп ли он? И этот рев – от него и оглохнуть недолго. Земля сотрясалась и плыла под ногами. Шатаясь, ничего не видя, Ник повернулся, надеясь уйти прочь из этого ада к кораблю. Но где он, этот корабль?
Становилось трудно дышать, словно кто-то насосом откачивал воздух. Ник упал и пополз сквозь охваченный огнем мир. Так, наверное, в старину представляли себе преисподнюю…
Земля еще содрогалась, и невидимая сила прижимала к ней Ника, расплющивала его, ломая кости. Кажется, он слабо вскрикнул, и затем наступила тьма, в которой погасли языки адского пламени.
В небо возносился сияющий анк. Он источал свет, волны которого разливались все дальше и дальше, и свет этот нес с собой мир и покой. Мачта же с веерами на верхушке излучала гибельное сияние, подавлявшее жизненные силы Авалона, и мир был нарушен. Зло выползло из древних прибежищ Тьмы и снова пошло гулять по земле.
Мир отступал перед силой мачты, перед Тьмой, отступал в города, в места, где в полной мере сохранялась власть Авалона. И беспомощно метались те, кто не сделал выбора, не принадлежал ни Свету, ни Тьме, – и становились жертвой…
Слабые существа, гонимые и терзаемые личными страхами, которые проявились и получили возможность жить своей собственной отвратительной жизнью. Они были слепы ко всему, за исключением того, что сами породили себе на муки, о том не ведая.
Равновесие нарушилось. В города стекались Люди с Холмов, Рита, другие
– кто принял причастие Авалона. Стоял Герольд, носивший имя этой страны, и позади него четыре помощника – Дуб и Яблоко, Боярышник и Бузина, и на камзоле у каждого был вышит символ его имени. Впереди всех стоял Герольдмейстер Логос. Могучий, он был облачен не в сверкающий камзол Герольда, но в темно-синюю мантию, по которой сбегали серебряные руны. Они изгибались, поворачивались, сплетались, слагая слова высшей мудрости, и затем разбегались, чтобы вновь сойтись. В руках Герольдмейстер держал огромный меч, вонзившийся острием в землю Авалона, из металла которой он был когда-то выкован. На лезвии также были начертаны руны, на сей раз неподвижные, выбитые в металле способом, утраченным давным-давно – даже по понятиям мира, где время очень мало значит.
Он держал меч, положив на эфес обе руки, горделиво развернув богатырские плечи. Лицо человека, в силах которого вызывать бури, подчинять своей воле ветер и воду, при этом считающего ниже своего достоинства употреблять власть для удовлетворения собственных желаний. Седые волосы отливали таким же серебром, как бегущие руны. Герольдмейстер носил очень древнее имя, известное в Авалоне и вошедшее в легенды также в другом мире…
Мерлин.
Взор Герольдмейстера Логоса был устремлен за пределы городских стен. Он с легкостью поднял огромный тяжелый меч до уровня груди, направив острие вперед. Губы его шевелились, но слов не было слышно – они не предназначались для слуха менее значительных людей или духов. На мачте с веерами на верхушке полыхнуло багровое пламя, и заклубился черный дым, который начал опускаться на землю. Там, где землю покрывали темные пятна, появлялись Слуги Тьмы, и полчища их подступали к городам. Вражеская мощь подавляла мощь Авалона, под гнетом ее жизнь увядала и замирала.
Но…
Произошел чудовищный выброс энергии, поглотившей весь видимый мир. Все вокруг сделалось багровым, затем белым. Исчез мир, исчезло зрение. Не осталось ничего.
– Ничего… ничего… – услышал Ник. Сознание медленно возвращалось к нему.
– Ничего… ничего… – повторял его собственный голос.
Он… он – Ник Шоу, и он жив. Но он не желал открывать глаза – и вновь увидеть то жуткое ничто, в которое превратился Авалон. Как может он еще жить, когда погибли все, погиб весь мир?
– Все погибли… – произнес он.
– Нет!
Он этого не говорил. Кто здесь? Кто спасся, когда Авалон погиб?
– Кто? – спросил он.
– Ник! Ник, пожалуйста, посмотри на меня!
Кто-то… кто же?
– Кто? – повторил он. Вряд ли это важно – он устал, смертельно устал. Авалона больше нет. Страшная тоска стиснула ему сердце. Он почувствовал, как слезы наполняют глаза, просачиваются из-под век, которые он не желал поднимать. Он очень, очень давно не плакал… Мужчины не плачут, мужчины не умеют плакать. Им может быть больно, как сейчас ему, но они не должны плакать.
– Ник! Ну пожалуйста, помогите же ему. Сделайте что-нибудь…
– Лишь он сам в силах себе помочь.
Когда-то давно он слышал этот голос. В Авалоне. Но Авалона больше нет. Ник сам видел, как он погиб. Нет, хуже – Ник его погубил. Он принялся мучительно складывать вместе обрывки воспоминаний, создавая ужасную картину. Он выстрелил по мачте с веерами из странного оружия охотников, взятого в летающей тарелке. Последовал чудовищный взрыв. И еще был Герольдмейстер Логос – Мерлин – с мечом. Но с гибелью мачты, вероятно, нарушился энергетический баланс, за счет которого существовал Авалон. Авалона больше нет, и где он сам теперь находится, Ник не знал. Да и не хотел знать.
– Ник! – Чьи-то руки держали его за плечи, трясли его, и это было больно, но еще больнее было сознавать, что он, сам того не желая, наделал.
– Открой же глаза, Ник, ну посмотри, посмотри!
Он открыл их. Как он и ожидал, вокруг ничего не было. Ничего.
– Ничего нет. Авалона больше нет, – сказал он в пустоту.
– Что он говорит? Он… он слепой? – В доносившемся из пустоты голосе слышался ужас.
– Он по-своему слеп, – снова этот второй голос из прошлого.
Герольд! Авалон! Но его страны больше нет, она превратилась в ничто. Почему же Герольд все еще существует?
– Авалон, Тара, Броселианда, Карнак… – Ник произнес эти имена, когда-то исполненные великого смысла, которые теперь, благодаря ему, всякий смысл утратили. – Дуб и Яблоко, Бузина, Боярышник и Герольдмейстер Логос – все погибли.
– Он… он сам не знает, что говорит… – Первый голос прервался, словно кто-то пытался сдержать рыдания. – Что с с ним такое?
– Он верит, и то, во что он верит, для него есть, – ответил Авалон.
– Ты – Авалон, – медленно проговорил Ник. – Но этого не может быть – ведь Авалона больше нет. Я мертв? – Он уже не испытывал страха. Возможно, что ничто и есть смерть.
– Нет, да конечно же, нет! Ник, ну пожалуйста, очнись! Вы же можете ему помочь! Я знаю, вы можете, если захотите.
– Он должен поверить.
– Ник, послушай меня! – Кто-то так низко над ним склонился, что Ник почувствовал на щеке чужое дыхание. Дыхание означало жизнь – этот другой жив. Но как можно жить, если кругом пустота?
– Ник, мы здесь, с тобой. Ты как-то взорвал энергетический столб, или что там у них было. А потом – все это и случилось. Пленники оказались на свободе. А охотники все погибли. Барри говорит, от взрыва. И тарелки летающие взорвались… А потом… потом пришел Герольд. Ник, ты должен видеть!
Что-то в нем шевельнулось. Это же Линда. Он узнал ее голос. Рядом с ним Линда и Авалон. Он ощущал ее прикосновение; когда она прислонила к груди его голову, даже слышал биение ее сердца. Биение сердца тоже означало жизнь.
И если Авалон существует для Линды, то почему он исчез для него? Ник снова открыл глаза и опять увидел пустоту. Но пустоты не должно быть – должен быть Авалон!