Приемник постепенно собирался кусочек за кусочком; шипел в баночке с канифолью паяльник. Все проверки были закончены, батарейки подсоединены, и наконец лампы заняли свое место. Последний взгляд, и мы включили его. Ничего. Время от времени такое случается. Вольтметр показал нормальное напряжение, пара-тройка тестов — ага! Вот, вероятно, и ошибка. Отсоединить эту штуку, переключить счетчик на измерение силы тока, подсоединить его в цепь, включить. Разумеется, это была одна из тех глупых ошибок, исправить которые ничего не стоит. Анна положила ладошку на мою руку и наморщила лоб:

— Что ты с этим сделал? — она показала на счетчик.

— Просто обнаружил, что было не так.

— Пожалуйста, сделай все еще раз, — она не смотрела на меня; ее глаза были прикованы к счетчику. — С того места, где он был до этого.

— Ты хочешь сказать, верни на место ошибку, после того, как я столько сил потратил на ее устранение?

Она кивнула. Я сделал все, как было.

— Что теперь? — спросил я.

— Теперь сделай, что ты сделал тогда, только рассказывай, — скомандовала она.

— Но, прелесть моя, — возопил я, — если я стану рассказывать, что я делаю, ты же ни слова не поймешь.

— Не хочу понимать никаких слов. Это для другого.

— Сначала я подсоединяю этот счетчик, чтобы измерить напряжение в этой цепи. Потом я подключаю его через резистор, чтобы измерить напряжение вот тут. — Говоря, я поочередно указывал пальцем на разные части приемника. — А теперь мы идем вот сюда и делаем все то же самое еще раз. И теперь вольтметр показывает правильное напряжение.

Дойдя до неправильной части, я подключил вольтметр, чтобы Анна увидела, насколько различаются его показания.

— Вот в этом все и дело, — торжествующе заявил я. — Теперь мы распаиваем вот это место, подсоединяем счетчик, измеряем напряжение и смотрим, что получилось.

Я распаял цепь со словами:

— Теперь мы включаем измеритель в цепь — и, блин, никакого тока.

Она протянула руку к приемнику, и я согласно кивнул. Она осторожно и медленно отсоединила клеммы, потом подсоединила их обратно. И правда, никакого тока. Я убрал неправильную деталь, снова включил, кое-что подвернул, и мы услышали музыку.

Часов после двух ночи меня вдруг разбудило клацанье колец нашей занавески. При свете уличного фонаря я увидел, что на пороге комнаты стоит Анна. Странно, но стук колец всегда безотказно будил меня, как бы крепко я ни спал, — странно, принимая во внимание тот факт, что мы спали буквально на железнодорожных рельсах: ночные поезда благополучно въезжали нам в одно ухо и выезжали из другого. Тем не менее, стоило клацнуть одному колечку, и я уже прислушивался, что там происходит в соседней комнате. За эти два года Босси и Патч произвели себя в Аннины телохранители и разведчики, в обязанности которых входило красться впереди, зорко высматривая любые опасности, которые могут угрожать их маленькой госпоже. Босси, старый хвастун, как всегда шел впереди банды и тут же приземлился мне на грудь, а не такой храбрый Патч страшно извинялся и все время оглядывался назад, стараясь убедиться, что Анна все еще тут.

— Ты не спишь, Финн?

— Что такое, Кроха?

— Куча всего!

— Ого.

Она слегка всхлипнула, и оба телохранителя кинулись топтать мне грудную клетку, чтобы выяснить, в чем дело. Несколько минут меня придирчиво обнюхивали, а я тем временем прокручивал события истекшего дня в надежде обнаружить причину слез.

— Ты положил ее в середину, да? — наконец спросила она.

— Что я положил в середину?

— Ту штуку в самом конце, когда ты ее убрал.

— Ой, да, помню. Когда я распаял цепь.

— Да. Ты положил ту коробочку в середину?

— Да, — кажется, я начал понимать направление ее мысли. — Думаю, это было как положить ее в середину. А что?

— Ну, это забавно.

— Ага, просто праздник какой-то, — согласился я. — А что тут забавного-то?

— Это как церковь и мистер Бог.

— Да, это всегда смешно, точно-точно.

— Нет, правда, это смешно.

Обычно в два часа утра я не могу похвастаться быстротой соображения; скорее, мои мозги склонны слегка поскрипывать. Кажется, так было и сейчас. Чтобы во всеоружии встретить ситуацию, нужно было как минимум встать, а ночь стояла холодная, поэтому я ограничился тем, что засмолил сигарету. Никотин несколько оживил мои шестеренки, мотор прокашлялся, я, кажется, проснулся. Включив мозг на первую передачу, я вернулся к пункту А. Церковь и мистер Бог, похожие на ремонт радиоприемника, были, пожалуй, слишком круты для подъема, а тормоза как-то не внушали мне особого доверия. Отдавшись неизбежному, я пригласил ее продолжать, вежливо прохрипев:

— Хорошо. Пойти в церковь — это как починить приемник. Отлично. Я согласен. Только, будь добра, объясни мне все внятно и медленно. Очень

медленно.

— Ну, сначала ты вынимаешь коробочку оттуда, а потом кладешь ее туда. Это как люди в церкви — они сидят снаружи, а им нужно быть внутри.

— Ты можешь рассказать мне в точности, что случилось. Давай поточнее, чтобы я смог понять.

Она немного расслабилась, выбирая подходящие к ситуации фразы, достаточно простые и внятные, чтобы их мог понять взрослый.

— Когда ты первый раз сделал это с коробочкой. Почему?

— Чтобы измерить напряжение.

— Снаружи?

— Разумеется. Напряжение всегда измеряется, когда цепь разомкнута.

— А потом когда ты сделал это во второй раз?

— Это чтобы измерить силу тока.

— Внутри?

— Да, внутри. Чтобы измерить силу тока, нужно оказаться внутри цепи.

— Это же как люди в церкви, понимаешь? Убедившись, что я не понимаю, она продолжала:

— Люди, — она помолчала, чтобы дать мне усвоить мысль, — когда они идут в церковь, — еще одна продолжительная пауза, — меряют мистера Бога снаружи.

Она слегка стукнула меня ногой по голени, чтобы подчеркнуть этот момент.

— Они не идут внутрь, чтобы измерить мистера Бога.

Она подождала, пока эта идея найдет отклик у меня внутри и подаст сигнал, что цель достигнута.

Снаружи в ночи континентальный экспресс пронесся в сторону станции «Ливерпул-стрит», где его ждал заслуженный отдых, отчаянно вопя о своем желании спать. Промелькнув мимо окна моей комнаты, он оборвал свист насмешливым полутоном, шипя и издеваясь над моим замешательством. Пуллмановские спальные вагоны выстукивали свою колыбельную — дидл-ди-дам, дидл-ди-ди, дидл-ди-ди, накося-выкуси, накося-выкуси. Нет, сегодня ночью решительно все было против меня. Пришлось выкусить. Пара оставшихся мозговых клеток кое-как растолкали сонного светляка воображения. Недостаточно светло, чтобы ясно разглядеть, но, по крайней мере, понятно, что впереди что-то есть. Как раз перед тем я читал Аквината,[30] но не припомню, чтобы он говорил о «починке радио», так что я попросил его немного подвинуться и освободить место для Анны. Вопросик тут, вопросик там, и глядишь, ответ начинает постепенно вырисовываться.

Как предполагаемый христианин ты находишься вне цепи и пытаешься измерить мистера Бога. На экранчике прибора показывается не напряжение, а слова «любящий», «добрый», «всемогущий», «всеблагой». Целый набор отличных ярких наклеек, чтобы лепить куда ни попадя. Пока все хорошо. Теперь, какой у нас будет следующий шаг? Ах, да, нужно разомкнуть христианскую цепь и подключить меня, то есть счетчик. Звучит достаточно просто, никаких проблем. Эй, подождите-ка, блин, минутку! Кто это там сказал: «Будьте, как Отец ваш небесный»? Успокойте этого товарища, я уже почти решил проблему. Если я внутри христианской цепи, значит, я ее часть — действительная часть мистера Бога, его равноправная работающая часть.

— Ты хочешь сказать, я могу только думать, что я христианин. Я меряю мистера Бога снаружи цепи и говорю, что он добрый и любящий, и всемогущий и все такое, но на самом деле я — конченый человек?

— Это просто слова, которые говорят люди.

— Естественно, но и я тоже человек.