Некоторые авторы настолько смешали [понятия] "общество" и "правительство", что между ними не осталось никакого или почти никакого различия; между тем это вещи не только разные, но и разного происхождения. Общество создается нашими потребностями, а правительство — нашими пороками; первое способствует нашему счастью положительно, объединяя наши благие порывы, второе же — отрицательно, обуздывая наши пороки; одно поощряет сближение, другое порождает рознь. Первое — это защитник, второе — каратель.

Общество в любом своем состоянии есть благо, правительство же и самое лучшее есть лишь необходимое зло, а в худшем случае — зло нестерпимое; ибо, когда мы страдаем или сносим от правительства те же невзгоды, какие можно было бы ожидать в стране без правительства, несчастья наши усугубляются сознанием того, что причины наших страданий созданы нами. Правительство, подобно одеждам, означает утраченное целомудрие: царские дворцы воздвигнуты на развалинах райских беседок. Ведь если бы веления совести были ясны, определенны и беспрекословно исполнялись, то человек не нуждался бы ни в каком ином законодателе; но раз это не так, человек вынужден отказаться от части своей собственности, чтобы обеспечить средства защиты остального, и сделать это он вынужден из того же благоразумия, которое во всех других случаях подсказывает ему выбирать из двух зол наименьшее. И так как безопасность является подлинным назначением и целью правительственной власти, то отсюда неопровержимо следует, что какой бы ни была его форма, предпочтительнее всех та, которая всего вернее обеспечит нам эту безопасность, с наименьшими затратами и с наибольшей пользой.

Чтобы получить ясное и правильное представление о назначении и цели правительства, предположим, что небольшое число людей поселилось бы в каком-то уединенном уголке земли, не связанном с остальным миром; тогда эти люди будут представлять собой первых жителей какой-либо страны или мира. В этом состоянии естественной свободы они прежде всего помыслят об обществе. К этому их будут побуждать тысячи причин. Сила одного человека настолько не соответствует его потребностям и его сознание настолько не приспособлено к вечному одиночеству, что он вскоре будет вынужден искать помощи и облегчения у другого, который в свою очередь нуждается в том же. Вчетвером или впятером можно соорудить сносное жилище в диких местах, в одиночку же можно трудиться всю свою жизнь, так ничего и не добившись. Срубив дерево, он не смог бы один сдвинуть его или, сдвинув, поднять; голод тем временем погнал бы его от этой работы и каждая другая потребность звала бы в другую сторону; болезнь и просто неудача означали бы для него смерть. Хотя и та, и другая может сама по себе не быть смертельной, он все-таки лишится средств к существованию и впадет в такое состояние, когда о нем скорее можно будет сказать, что он гибнет, нежели просто умирает.

Итак, нужда подобно силе притяжения скоро сплотила бы наших новоприбывших поселенцев в общество, взаимные благодеяния которого заменили бы и сделали излишними обязательства, налагаемые законом и государством, до тех пор, пока эти люди сохраняли бы полную справедливость по отношению друг к другу; но поскольку лишь небо недоступно пороку, то неизбежно по мере преодоления первых трудностей переселения, которые сплачивают их для общего дела, чувства долга и взаимной привязанности начнут ослабевать, и это ослабление укажет на необходимость установить какую-либо форму правления, дабы возместить недостаток добродетели.

Правительственным зданием послужит им какое-нибудь подходящее дерево, под ветвями которого сможет собраться для обсуждения общественных дел вся колония. Более чем вероятно, что их первые законы будут именоваться лишь правилами и выполняться единственно под страхом общественного порицания. В этом первом парламенте каждый займет место в силу естественного права.

Но по мере роста колонии будет расти и число общественных дел; дальность расстояния между ее членами сделает слишком неудобными их общие встречи по всякому поводу, как это было вначале, когда их численность была невелика, поселения близки друг к другу, а общественные дела малочисленны и маловажны. Это наведет людей на мысль о том, что удобнее поручить законодательство избранным лицам, которые, как предполагается, живут теми же интересами, что и те, кто их назначил, и будут действовать так же, как действовало бы все общество, если бы оно присутствовало в полном составе. Если колония продолжает расти, возникнет необходимость увеличить число представителей, а чтобы интерес каждой части колонии был соблюден, сочтут за лучшее разделить целое на соответствующие части, каждая из которых будет посылать нужное число своих представителей; а чтобы у выборных никогда не могли сложиться интересы иные, чем у их избирателей, предусмотрительность укажет на необходимость частых перевыборов. Ввиду того, что выборные таким образом спустя несколько месяцев вернутся и сольются со всей совокупностью избирателей, их верность воле общества будет обеспечена разумной осторожностью, которая подскажет им, что не стоит самим себе готовить розги. И так как это частое чередование установит общность интересов у всех частей общества, люди будут взаимно и естественно поддерживать друг друга; и от этого (а не от бессмысленного имени короля) зависит сила государственного управления и счастье управляемых.

Таким-то образом возникает и вырастает правительство, то есть установление, вызванное к жизни неспособностью добродетели управлять миром. В этом и состоит назначение и цель правительства, то есть свобода и безопасность. И какое бы зрелище ни ослепляло наше зрение, какие бы звуки ни обманывали наш слух и как бы предрассудок ни совращал нашу волю, а своекорыстие ни затуманивало сознание, — простой голос природы и разума подскажет нам — да, это верно.

Мои идеи о форме правления основаны на законе природы, который никакая изощренность не способна поколебать, а именно — чем проще вещь, тем труднее ее испортить и тем легче ее исправить, когда она испорчена; исходя из этого положения, я хотел бы сделать несколько замечаний насчет столь хваленой Конституции Англии. Бесспорно, она являла собой нечто благородное в те мрачные времена рабства, когда была создана. Когда тирания правила миром, малейшее отступление от нее было уже замечательным освобождением. Легко однако показать, что конституция эта несовершенна, подвержена потрясениям и неспособна дать то, что как будто бы обещает.

Абсолютные монархии (хотя они и являются позором для человеческой природы) имеют то преимущество, что они просты. Если люди страдают, они знают, кто источник их страданий, знают и лекарство и не теряются в разнообразии причин и целебных средств. Но Конституция Англии настолько сложна, что нация может страдать годами, не будучи в состоянии раскрыть источник своих бед. Одни найдут его в одном, другие — в другом, и каждый политический лекарь будет советовать иное снадобье.

Я знаю, как трудно преодолеть местные или старинные предрассудки; и тем не менее, если мы решимся исследовать составные части английской конституции, то найдем, что они являются порочными остатками двух древних тираний, к которым примешаны кое-какие новые республиканские элементы.

Во-первых, — остатки монархической тирании в лице короля.

Во-вторых, — остатки аристократической тирании в лице пэров.

В-третьих, — новые республиканские элементы в лице членов Палаты общин, от доблести которых зависит свобода Англии.

Оба первых учреждения, будучи наследственными, не зависят от народа; поэтому в конституционном смысле они ничем не способствуют свободе государства.

Утверждать, что Конституция Англии является союзом трех взаимно сдерживающих сил — просто смешно: либо слова эти лишены всякого смысла, либо заключают в себе грубое противоречие.