Старлиц аккуратно заткнул револьвер себе сзади за ремень.

– Виктор, – проговорил он тепло, – я знаю, что твой дядя – ворчун, но в глубине души он наверняка тобой гордится. Ты еще останешься на Кипре?

– Конечно! Я обожаю этот остров! Девушки, солнце, музыка, кебабы... Как в раю!

– Тебя не тянет в Соединенные Штаты?

– Как будто мне дали бы грин-карту!

– В таком случае прощаемся, Вик. Напоследок вот что: постарайся отыскать мать этой девочки. Заглядывай в бары для геев и лесбиянок и в вегетарианские рестораны, наблюдай за демонстрациями защитников мира. Если столкнешься с ней, дай ей сотню баксов и транквилизаторы. Я все компенсирую.

Виктор почтительно кивнул.

– До свидания, мистер Старлиц. Приятно было с вами познакомиться. Спасибо, я многому от вас научился. Как вам дозвониться?

– Просто держи наготове свой мобильник. Я сам тебе позвоню. Где сейчас Хохлов?

Хохлов дожидался их у безлюдного пляжа в городе-призраке Фамагусте. Следуя его телефонным инструкциям, они достигли края мертвой греческой метрополии. У самой запретной зоны сохранилась дышащая на ладан, построенная, видимо, еще в начале семидесятых заправочная станция. Ржавая, цвета марсианского песка заросшая водорослями колючая проволока уходила в средиземноморский прибой.

У Хохлова оказался с собой персональный аэроплан – он помещался в багажнике большого «мерседеса». Заправочная станция предоставляла все необходимое для бегства воздушным путем: горючее, сжатый воздух, относительное безлюдье и плоскую площадку для взлета.

Вдоль Зеленой линии громоздились брошенные пляжные отели с выбитыми стеклами. Гражданская война принудила эвакуироваться греческих обитателей Фамагусты. Вернуться им не разрешали, туркам тоже запрещалось здесь селиться. Крохотная карманная Ривьера превратилась в заросший травой некрополь, полный зловещих потусторонних звуков.

Рана, нанесенная 1974 годом, проникла здесь до самых внутренностей: Фамагуста превратилась в кипрскую моль, засушенную в сигарной коробке, ненужную вещь, вырванную из тисков времени. О состоянии стен и крыш заботились огромные стаи городских голубей, в трещинах стен успели вырасти деревья. Мини-экосистему крыс и бродячих собак поддерживали заросли диких лимонов и апельсинов.

– Славная у тебя машина! – похвалил Старлиц.

– Албанская. – Хохлов открыл крышку багажника. – Албанцы – главные автомобильные воры Европы. Весь их режим стоит на угонах машин. Они могут угнать из Бонна «мерседес» и уже через двенадцать часов поставить его в гараж какого-нибудь из своих министров.

– Неплохо, – одобрил Старлиц. – Лучше контрабанды сигарет.

– Охранная сигнализация шикарных машин уже не орет на всю улицу. Теперь их выслеживают спутники, – сказал Хохлов. – Попроси дочь подать мне вон тот шланг.

Зета послушно подкатила ему черную бобину и возобновила болтовню с заправщиком, усатым турком-киприотом в шрамах, по виду разбойником, вышедшим на пенсию. Облик снайпера с огромным послужным списком не помешал ему ласково угостить Зету неаполитанским мороженым. Здесь, на краю брошенной баррикады, он не мог не испытывать недостаток в клиентах. Его станция была ширмой, скрывавшей какую-то другую деятельность.

– Страшноватый тип! – высказался о нем Старлиц, щурясь на солнце. – Он нас не заложит?

– Ему заплатили, – терпеливо ответил Хохлов. – Он коммунист.

– Тогда все понятно.

– Лучше помоги мне собрать президентский лайнер. Это не так просто, как кажется.

Сербская версия «борта № 1» оказалась тяжелой. Вместе с элеронами, кабелями и шасси он весил добрую тонну. То, что тевтонское четырехколесное изделие сумело доставить его в город-призрак, вызывало уважительное изумление. Он был сложен с маниакальной швейцарской аккуратностью и образовывал множество слоев, как какое-то невозможное сочетание альпийской палатки и герметической упаковки памперсов. Поднять его вдвоем оказалось невозможно, пришлось звать на помощь заправщика.

Следующей непростой задачей была установка двух двигателей в двадцать восемь лошадиных сил. Но сложнее всего было поставить на место выдвижное шасси. Навесив плоский пластмассовый пропеллер, Хохлов принялся качать воздух. Самолет медленно приобретал достойные очертания. На заросшем травой асфальте появилось причудливое монокрыло. От кончика хвоста до пропеллера в надувном самолете оказалось все двенадцать метров, он был гладенький, сияющий, удивительный, как выброшенный на берег скат.

– Помнишь DOS и командную строку? – спросил Хохлов.

– Твоя штуковина не работает под Windows?

– Главное – загрузить систему управления растяжными кабелями. После этого моя пташка начинает подчиняться джойстику.

Старлиц подтянул широкие, надежные ленты «Велкро», которыми крепились два маленьких двигателя. Они питались горючим из двух таких же маленьких баков. Все вместе производило впечатление абсурдной хрупкости. Но было очевидно, что двигатели способны справиться со своей работой, потому что сам аппарат состоял из одних мембран, перемычек и воздуха. У него были крылья, элероны, рули направления и высоты; наполнившись воздухом, он мог набрать порядочную высоту и скорость. Немецкая полиэстеровая оболочка была неуязвима для огня из стрелкового оружия. У Старлица на глазах буквально из ничего получился четырехместный самолет весом с приличный кусок пенопласта.

– Какое октановое число? – спросил Старлиц.

– Самое высокое, – заверил его Хохлов.

– Спасибо, утешил.

– Оставь запасные баки пустыми. Балласт заменишь ты. До турецкого берега всего полчаса лету.

Коротко переговорив с заправщиком, Старлиц принялся наливать канистры и подтаскивать их к самолету. Когда-то он мог поднимать и не такие тяжести одной рукой, но теперь был вынужден, кряхтя, использовать обе, боясь за позвоночник. Наполняя бак через пластмассовую воронку, он проворчал:

– Я преклоняюсь перед этим швейцарским изделием, но раньше ты, Пулат Романович, предпочитал скорость в один-два Маха [27].

– Теперь главное – не скорость. Скорость – для «Конкорда» и космонавтов. Мне важнее остаться незаметным. Президент Милошевич и его жена – люди старой восточноевропейской выучки. Им не хочется кончить так же, как чета Чаушеску. Так что МИГи для них не спасение. – Хохлов с улыбкой похлопал фюзеляж, приобретший сходство с надувным матрасом. – Когда совсем припечет, они захватят знаменитое полотно Рембрандта, покинут президентский дворец в Белграде и пропадут с экранов натовских радаров. Позже они объявятся на частном греческом островке и заживут на своей вилле стоимостью в восемь миллионов долларов, под защитой православной церкви. У клана Милошевичей хватит денег в банках греческого Кипра, чтобы купить сыну и дочери по радиостанции. Годик-другой, чтобы все успокоилось, – и снова начнется круглосуточное осуществление мстительных славянских фантазий.

– Где ты раздобыл такую суперсовременную птичку, ас?

– У нас, пилотов-контрабандистов, нет друг от друга тайн. Замысел принадлежит одной немецкой фирме пневматических устройств. Она производит роботы, воздушные шары, целые надувные дома с надувными крышами и балками... Как видишь, все просто: взлет – посадка. Горячий воздух, только и всего. Никто не знает, как это работает и куда летит. Совсем как русский банк, Леха.

Старлиц уважительно кивнул.

– Всецело поддерживаю!

На пляже появились двое киприотов-велосипедистов шести-девяти лет в полосатых футболках и с улыбкой до ушей.

– Скажите им, что это волшебный цыганский шатер, – посоветовал Старлиц заправщику. – Сейчас мы исчезнем внутри шатра.

Испугавшись услышанного, мальчишки унеслись на своих велосипедах так быстро, как только позволила их детская прыть.

– Дамы вперед, – сказал Хохлов и подал руку Зете. За ней последовал Старлиц.

– Ненавижу этот драндулет! – пискнула Зета, втискиваясь в сиденье размера и формы спального мешка. – Ни орешков, ни кино! Почему нельзя летать, как все нормальные люди?