Соблазнился увлекательным материалом и Томас Майн Рид, автор многих приключенческих романов. В книге «В дебрях Борнео» он посвятил данной теме целых три главы. Удивительные события происходят у него под большим деревом, где останавливаются потерпевшие кораблекрушение путешественники. Они разжигают там костер, чтобы приготовить ужин.
Дерево выглядит густым и развесистым, с ярко-зелеными глянцевитыми листьями, образующими сплошной шатер. Лучшего места для отдыха невозможно и придумать. Но очень скоро все пятеро чувствуют странную дурноту, которая выражается легким головокружением и подташниванием еще во время ужина. Тошнота постепенно усиливается, сопровождаясь все более частой рвотой. Затем начинается бред.
Совпадение сроков недомогания с окончанием еды невольно наводило на мысли, что в пище (мясе убитых накануне птиц-носорогов) оказался какой-то яд. Майн Рид пишет: «Время от времени то один, то другой, не находя себе места, поднимался с земли и брел куда-то. Но и это не помогало. Тошнота, то и дело пере ходившая в рвоту, продолжалась, голова кружилась, а ноги так дрожали и подкашивались, что, сделав несколько шагов, человек в изнеможении падал, моля Бога о смерти, которая положила бы конец всем их страданиям».
Спасение пришло с рассветом. Наблюдательный малаец, волею судьбы оказавшийся в их компании, внимательно посмотрел вверх, на крону, и все понял: источник яда не пища, а приютившее их на ночь дерево. Это был печально известный среди местного населения анчар. Люди дышали его отравленными испарениями, а дым от продолжавшего гореть всю ночь костра лишь усиливал их действие.
В конце рассказа писатель как бы приоткрывает завесу над тем, что было общеизвестно в его времена о зеленом отравителе: «Кто из путешественников после того, как его судно избороздило все моря вокруг островов Малайского архипелага, умудрился бы не знать, что такое анчар! Пожалуй, в целом мире нет уголка, где бы люди не слыхали об этом дереве, отравляющем все живое своим ядовитым дыханием: даже трава, и та не растет под ним».
Нарисованная метким пером прозаика картина сродни пушкинской. Иначе и не могло быть. Майн Рид руководствовался аналогичными источниками: рассказами бывалых путешественников и очень похожими на них сообщениями тогдашних ученых. И те, и другие в ХVIII, а многие еще и в начале ХIХ века свято верили в необычайную ядовитость упаса. Тем более что само слово это по-малайски означает «яд».
Многие мифы рухнули, когда анчаром занялись серьезные исследователи. Первым точную характеристику его дал в 1804 году французский ботаник Лешено де ла Тур. А спустя три десятилетия с небольшим, в 1835 году, другой европейский ботаник, знаток яванской флоры Ц. Блюм (иногда пишут – Блюме) подробно описал его в своем научном атласе. И поместил в нем прекрасный рисунок анчара – настоящего, а не вымышленного, растущего прямо на кофейной плантации. Самое интересное, что под ним стоит живой человек без всякой тени страха на лице. Как будто это самое обыкновенное дерево. А на ветвях преспокойно сидят птицы и не падают вниз мертвыми, «жертвами яда», как утверждал еще Фёрш.
Задержись Пушкин с написанием всего на 7 лет, и он узнал бы правду о воспетом им древесном монстре. Но тогда бы, возможно, и не родился замечательный шедевр, который до сих пор волнует наше воображение.
Стихи об анчаре, кстати, за 39 лет до Пушкина сочинил еще один поэт, дед великого Чарльза Дарвина – Эразм Дарвин. Будучи довольно известным натуралистом, он тем не менее тоже поверил в легенды об этом дереве и изобразил его чудовищный лик в поэме «Ботанический сад». На русский язык, кажется, она не переведена и до сих пор. Пушкин мог читать ее во французском переводе, поскольку прекрасно знал язык этой страны. Но это всего лишь предположение.
Теперь уже ни для кого не секрет, что анчар в природе действительно существует. И даже не один, а несколько видов. Они из того же семейства тутовых, что фикус, хлебное дерево и шелковица. Родовое название – анчар (Antiaris) им дал упомянутый выше Лешено. Худой славой, судя по всему, народная молва наделила анчар ядовитый (Аntiaris toxicaria) – стройное вечнозеленое дерево с гладким, без ветвей, стволом и красивым полушарием маленькой кроны. Оно пользуется наибольшей известностью. Листья его простые, яйцевидно-удлиненной формы. Цветки – мелкие, невзрачные, зеленовато-желтые, собраны в плотные округлые головки. Развивающиеся из них красные мясистые плоды похожи на наши маленькие груши. Их охотно едят птицы. А семенами даже лечат некоторые болезни.
Дерево распространено от Африки до Южного Китая и островов Фиджи в Тихом океане. Высота деревьев примерно такая же, как и у наших сосен, – до 40 метров. Так в справочниках. А вот профессору В. И. Полянскому в южно-китайских тропиках встречались экземпляры и посолиднее – 50-метровой высоты с мощными дисковидными корнями-подпорками, из которых местное население делало колеса, весьма прочные. Окружность такого гиганта у основания составляла около 8 метров, а в поперечнике доходила почти до трех. И таких великанов росло здесь несколько.
Прочие сведения об анчаре созданы человеческой фантазией. Растет он вовсе не в знойной пустыне, а в достаточно комфортных климатических условиях. Главным образом во влажных тропических лесах. Майн Рид утверждает, что в разных местах (на Яве, Целебесе, Бали и Борнео) его называют по-разному: таюм, гиппо, уно, анчар, упас. И все они в переводе означают одно – «дерево яда».
Доля правды в древних описаниях и в народной молве есть. Растение, несомненно, ядовито, но не столь губительно для живого, как в бессмертных строках Пушкина. Млечный сок (латекс) не «каплет сквозь его кору», а может быть выделен (до 250 г в сутки) только через ее надрезы. На воздухе он застывает камедистой массой. Чем старее дерево и чем ниже сделан надрез, тем сок разрушительнее. На царапинах кожи он вызывает нарывы, опухоли, от которых у чувствительных людей может повышаться температура. Но гораздо больше опасен при непосредственном поступлении в кровь, так как токсичен для сердца.
Ядом в нем, как теперь доподлинно установлено, является гликозид антиарин, похожий на стрихнин. Когда кролику ввели в кровь 0,3 мг этого отравляющего вещества, через 12 минут у него случился сердечный паралич. Аналогичное действие он оказывает и на человека.
Малайцы действительно смазывают соком анчара наконечники боевых стрел для своих духовых ружей (применяли его с данной целью даже в начале XX века), но для большей эффективности добавляют к нему и другие яды. Такое оружие, сдобренное соком упаса, туземцы, кстати, используют и на охоте. Отравленный участок убитого таким способом животного они просто вырезают.
Поверье же о ядовитости самого воздуха вокруг анчара, да еще на многие мили, которые по этой причине якобы свободны от всего живого, – явная выдумка. Человеку, зверю или птице он не причиняет никакого вреда. Ни в тени (наибольшее, как утверждалось, поражающее действие), ни на свету. Живые молодые деревья упаса не раз присылали в ботанические сады Европы, не опасаясь за последствия.
Существует мнение, что Пушкин сам прекрасно понимал надуманность приписываемых анчару ужасов. Но в стихах можно разглядеть глубинный смысл со скрытым политическим подтекстом. Под образом смертоносного древа поэт подразумевает царившую в верхах власти тиранию. Удушающая атмосфера николаевского времени опустошала все вокруг. Яд клеветы и преследования особенно распространился после выступления в 1825 году и казни декабристов. Пушкин, сочувствовавший им, клеймил своими строками рабство и призывал, по сути, к свержению поработителей.
Но нас все же больше интересует ботаническая основа.
Уже после смерти певца анчара выяснилось, что пресловутое «древо яда» ничуть не страшнее наших обычных ядовитых растений. Но мы не боимся их и не обходим стороной. А содержащие токсические вещества ландыши даже собираем в букетик, нюхаем прекрасные белые цветы и любуемся ими. Без всяких вредных последствий. Снаружи они не представляют никакой угрозы.
