Случайно попавший на Землю пришелец всю жизнь маскируется под человека, надеясь наладить связь со своим миром.

Ему это удается, но в результате он сталкивается с еще большей проблемой….

…но предпочитал не распространяться на эту тему. И вот у него появилась мечта: найти свой народ!

Каков смысл во всех его действиях, если другие дети его расы совершали их играючи, в его величайших открытиях, не менее древних для его цивилизации, чем открытие огня людьми. Какой смысл гордиться достижениями, при виде которых безмозглые существа, окружавшие его, не могли даже воскликнуть «Здорово сделано!»? Какая у него могла завязаться дружба с этими глупыми слепыми существами, вскоре становившимися не менее предсказуемыми, чем его машины. С кем он мог вместе думать?

Каким пустым, никчемным, пресным Мне кажется наш старый мир!

Но только этот мир. Где-то там, вдали между звезд…

Приближаясь к своей хижине, он почувствовал, что его кто-то ждет.

Он на мгновение остановился, нахмурившись, и мысленно попытался заглянуть вперед, чтобы проанализировать эту вспышку знания. Что-то в его мозгу возбудилось от присутствия металла, в виде более слабых обертонов ощущалось также наличие органики — нефти, резины и пластика… он выбросил эти ощущения из головы, подумав, что это, должно быть, лишь маленький вертолет, и сосредоточился на слабых, почти неуловимых обрывках мысли, нервной энергии, жизненных токов между клетками и молекулами. Был только один человек, и схематический набросок персональных данных соответствовал единственной возможности.

Маргарет.

Еще мгновение он постоял молча, и его главным чувством была печаль. Он испытывал раздражение, может быть, легкое разочарование от того, что его укрытие наконец обнаружено. И он почувствовал жалость. Бедная Пегги! Несчастное дитя!

Ну что ж, ему придется все это выяснить. Расправив свои стройные плечи он пошел дальше.

Его окружало безмолвие аляскинского леса. Слабый вечерний ветерок шелестел в темных соснах и обдувал его щеки, дыша прохладой и покоем в тишине. Где-то шумели, рассаживаясь по гнездам, птицы, а комары тонко пищали по краям магического круга, образованного с помощью изобретенного им средства для отпугивания насекомых. Помимо этого раздавалось лишь слабое шуршание его шагов по ковру из годами накапливавшихся хвойных иголок. После двух лет тишины и одиночества вибрация человеческого присутствия действовала на его нервы, как пронзительный вопль.

Когда он вышел на небольшую поляну, за северными холмами садилось солнце. Длинные золотые лучи разливались по траве, осеняя своим волшебным светом скромную хижину и отбрасывая вперед огромные тени. Вертолет на фоне темнеющего леса отдавал металлическим блеском, и он подошел очень близко, прежде чем ослепленные глаза смогли различить женщину.

Она стояла перед дверью в ожидании, и солнечный свет окрашивал ее волосы в цвет червонного золота. На ней были красный свитер, синяя матросская юбка, как и в их последнюю встречу, а ее тонкие руки были скрещены на груди. Так она ждала много раз, когда он выйдет из лаборатории, тихая, как послушный ребенок. Она никогда не проявляла при нем излишней живости — с тех пор, как заметила, что подобные эмоции недоступны для его понимания, которое в свою очередь недоступно для них.

Он криво улыбнулся.

— Привет, Пегги, — сказал он, ощущая неуместность этих слов. Но что еще он мог бы ей сказать?

Он заметил, как она вздрогнула, испытав нервное потрясение. Его улыбка сделалась более вымученной, и он кивнул.

— Да, — сказал он. — Я всю жизнь был лыс как яйцо. Здесь, в одиночестве, мне не было резона ходить в парике.

Она окинула его взором своих широко открытых карих глаз. На нем был костюм человека, живущего среди лесов: шерстяная клетчатая рубаха, джинсы в пятнах и тяжелые сапоги, — а в руках он держал удочку, ящик со снастями и связку окуней. Но он совершенно не изменился. Маленькое стройное тело, тонкие черты лица неопределенного возраста, сияющие темные глаза под высоким лбом — все было такое же, как прежде. Время не наложило на него отпечатка.

Даже лысина придавала его облику некую завершенность, оттеняя строгий классический силуэт его профиля, освобождая его от придававших заурядность оболочек, которыми он себя покрывал.

Он заметил, что она похудела, и улыбка вдруг стала стоить ему слишком большого усилия.

— Как ты меня разыскала, Пегги? — спокойно спросил он.

Как только она произнесла первое слово, он уже понял, каким будет ее ответ, но все же дал ей договорить.

— После того как ты отсутствовал шесть месяцев, не давая о себе знать ни слова, мы все, твои друзья, если только они у тебя были, забеспокоились. Мы предположили, что с тобой что-нибудь приключилось на территории Китая. Итак, мы начали расследование с помощью китайского правительства и вскоре узнали, что ты вообще никогда там не был. Этот твой рассказ о том, что ты собираешься исследовать археологические древности Китая, предназначался лишь для того, чтобы сбить нас со следа, ты окружил себя тайной, чтобы исчезнуть. И я продолжала поиски, даже тогда, когда все прочие от них отказались, и наконец на моем пути встала Аляска. В Номе до меня дошли слухи о странном и недружелюбном одиночке, который обитает в дебрях леса. И вот я здесь.

— Разве ты не могла дать мне спокойно исчезнуть? — устало спросил он.

— Нет. — Ее голос дрожал вместе с губами. — Пока я не узнала наверняка, Джоуль. Пока я не убедилась, что ты цел и… и…

Он поцеловал ее, ощутив вкус соли на ее губах и уловив слабый аромат ее волос. Мысли и эмоции смешались в его голове, пронзив его с головы до ног, закрутились в мозгу в приливе одиночества и ощущения заброшенности.

И вдруг он точно понял, что должно произойти, что ему надо будет ей сказать и какие она даст ответы, отчетливо представив себе это. Он предвидел все это и тщетность всего разговора лежала на его душе свинцовым грузом.

Но ему было необходимо пройти через это, каждый болезненный слог следовало произнести. Люди таковы, они прорываются сквозь мрак и одиночество, взывая к ближним через бездны и никогда, никогда ничего не понимая.

— Это было очень мило с твоей стороны, — неуклюже сказал он. — Тебе не следовало, Пегги, но все же… — его голос оборвался, а то, что он предвидел, подвело его. Он не мог найти слов, которые не были бы достаточно банальными и бессмысленными.

— Я не могла поступить иначе, — прошептала она. — Ты знаешь, что я тебя люблю.

— Видишь ли, Пегги, — начал он, — это не может продолжаться. Нам придется поговорить сейчас начистоту. Если я тебе скажу, кто я и почему убежал… — Он заставил себя говорить бодро. — Но никогда нельзя разыгрывать эмоциональные сцены на голодный желудок. Пегги, я поджарю тебе рыбы.

— Я сама, — возразила она. — Я готовлю лучше, чем ты.

Это могло показаться ему обидным, но он сказал:

— Ты не должна пользоваться моим оборудованием, Пегги.

Он подал сигнал двери, и та распахнулась перед ним. Пропуская ее вперед, он заметил, что руки и лицо у нее покраснели от комариных укусов. Должно быть, она долго прождала его возвращения.

— Как плохо, что ты приехала сегодня, — в отчаянии заметил он. — Я обычно работаю прямо здесь. И лишь сегодня мне случилось устроить себе выходной.

Она не ответила. Ее взгляд скользил по хижине, пытаясь выявить строгий порядок, который, как она знала, должен был скрываться за этим невообразимым материальным хаосом.

Он положил бревна и настелил черепицу, чтобы замаскировать кабину под обычную хижину. Внутри вполне могла располагаться Кембриджская лаборатория, и она узнала кое-что из оборудования. Он загружал эти приборы в самолет, когда собирался уезжать. Другие вещи она не помнила, то, что было создано его руками за два года одиночества: джунгли проводов и трубок, измерительные приборы и аппараты неизвестного назначения. Кое-что из этого имело грубый, незаконченный вид все еще продолжающегося эксперимента. Он разрабатывал какие-то очень крупные собственные проекты, и, должно быть, они подходили к концу.