Снова, как девять месяцев назад, Жанна идет к сиру Роберу Бодрикуру и говорит ему так же смело, как тогда:
— Знайте, мессир, что Господь снова велел мне идти к Дофину, чтобы, взяв у него ратных людей, освободить Орлеан и отвести Дофина в Реймс, на венчание![154]
Сир Робер, выслушав ее на этот раз внимательно, призадумался и уже ничего не сказал о пощечинах, но отослал ее все-таки ни с чем.
В городе заговорили о ней, и кое-кто уже начинал ей верить. Первый поверил один из ратных людей коменданта, молодой лорренский рыцарь Бертран дё Пуленжи, а за ним — Жан дё Метц — тоже молодой рыцарь.[155]
— Как же нам быть, сестрица? — говорит ей дё Метц. — Неужели из Франции изгнан будет король и все мы сделаемся англичанами?
— Я пришла к сиру Роберу, чтоб он отослал меня к Дофину. Но ему до меня и горя мало, — ответила Жанна. — А между тем до Преполовения надо мне у Дофина, потому что спасти Францию не может никто, кроме меня… хотя мне лучше хотелось бы сидеть у бедной матушки моей, за прялкой… Но я должна, должна идти! И пойду, если бы даже пришлось мне на коленях ползти, потому что этого хочет Мессир!
— Кто этот Мессир? — спросил ее дё Метц, так же как Бодрикур.
— Царь Небесный! — ответила Жанна.
— Вот вам слово, что я отведу вас к Дофину! — вдруг воскликнул дё Метц и, подавая ей руку, как бы в знак торжественной клятвы, спросил:
— Когда же в путь?
— Лучше сегодня, чем завтра, а завтра лучше, чем потом!
— Так и пойдете в женском платье?
— Нет, в мужском![156]
Девять месяцев, от мая 1428 года до февраля 1429 года, длятся переговоры Жанны с Бодрикуром; девять месяцев она «беременна»: «Тяжко мне ждать, как женщине, готовой разрешиться от бремени. Я больше не могу терпеть!»[157]
Сир Робер написал о Жанне Дофину и в ожидании ответа отправил ее в город Нанси к лорренскому герцогу Карлу II, больному и старому, который надеялся, что Жанна, «святая» или «колдунья», его исцелит.[158]
Кажется, больше всего убедило и капитана Бодрикура в «колдовстве» или «святости» Жанны ее исполнившееся предсказание о великом поражении французов в Рувейском бою.[159] Но, чтобы узнать наверное, откуда она, от Бога или от дьявола, сир Робер попросил священника заклясть ее, и тот окропил ее святой водой, говоря: «Если ты — благое, приблизься; если ты — злое, рассыпься!» Жанна не «рассыпалась»: была, значит, «благое».[160]
По возвращении ее от герцога Лорренского получен был ответ Дофина с требованием послать Жанну к нему.
Кое-кто из ее вокулёрских почитателей заказал для нее портному мужское платье — камзол и штаны, а башмачнику — высокие сапоги со шпорами. Сир Робер купил ей коня. Волосы подстригла она в кружок, как у молоденьких мальчиков и у св. Маргариты.[161]
«Как-то вы пройдете такой путь, когда всюду ратные люди?» — остерегали ее, но она отвечала спокойно: «Я ничего не боюсь… Бог строит мне путь, для этого я и пришла!»
«Ну, Жанна, ступай, и будь, что будет!» — сказал ей сир Робер на прощанье, когда в февральское туманное утро выезжала она из Вокулёра через Ворота Франции.[162]
Ехали глухими тропами в лесах, укрываясь от Годонов, Хвостатых. Войлоком обертывали копыта лошадей, чтоб по мерзлой земле и камням не стучали.[163]
Ночью Жанна спала одетая между Бертраном дё Пуленжи и Жаном дё Метцем, и шепотные велись под одним одеялом беседы молодых людей с Отроком-Девой. «Жанна была так целомудренна, что ни одной дурной мысли не приходило нам в голову», — вспоминали они об этих беседах.
«Сделаете ли вы, Жанна, то, что говорите?» — спрашивали они.
«Сделаю, — отвечала она. — Я по воле Божьей иду, и Братья мои небесные (Ангелы) говорят мне, что надо делать… Вот увидите, как милостиво примет нас благородный Дофин!»[164]
Кто Карл VII — сын ли короля Карла VI или герцога Орлеанского — этого никто не знал наверное, ни даже он сам; знала только мать его, королева Изабелла Баварская, «Иродиада Нечистая», «Большая Свинуха», — та самая, что сделала из благородных Лилий Франции подстилку Леопарду Англии.[165] «Так называемый Дофин» — позорный титул несчастного Карла в государственных грамотах, подписанных королевой-матерью:[166] «так называемый» значит «ненастоящий». Год рождения Карла, 1403-й, совпадает с тем годом, когда прелюбодеяние матери его с герцогом Орлеанским было в наибольшем разгаре. Страшное оружие в руках англичан — то, что не только для них, но и для самих французов Карл VII — сомнительный сын короля Франции Карла VI, а колыбельный младенец Генрих VI — несомненный сын английского короля Генриха V и внук французского короля, следовательно, единственный законный наследник обоих соединенных престолов, английского и французского.
Карл VII, сын прелюбодеяния, — воплощенный грех матери. Мать его — прелюбодеица, а отец — сумасшедший: этим отравлена вся его жизнь. Жалкою смертью умрет он от злокачественных язв на ноге и во рту, считая себя, может быть не без основания, отравленным: в самом рождении его влит в жилы его прелюбодеянием матери и безумием отца медленный яд.[167]
Робкий, забитый, запуганный, всеми покинутый и презираемый, вечно колеблющийся и сомневающийся, «нетрагический Гамлет», думает он только об одном: как бы уйти от всего, уснуть во внутренних дворцовых «опочивальных и каморах».[168]
«Что ты спишь, Государь? Quare obdormis, Domine?» — говорит ему один из преданнейших слуг его, Жувенель дез-Урсин, будущий архиепископ Реймский.[169] В жизни происходит с Карлом VII то же, что на одной заставной картинке тех дней: сонный, покоится король на ложе, между старухой Меланхолией, Безумием и юношей Разумом.[170]
Доброе в Карле то, что он любит мир и ненавидит войну. Жалкого королевства жалкий король, он кроток сердцем и жалостлив к бедным людям, таким же несчастным, забитым и запуганным, как он сам, чувствует по себе самому «великую жалость» — великое бедствие королевства Франции.[171] Может быть, от зрелища этого бедствия он и уходит во внутренние дворцовые опочивальни и каморы, чтобы уснуть в них — о, если бы не временным, а вечным сном! Спит король, и все королевство вокруг него засыпает сном смертным.
Бедный король, зачатый, рожденный и вскормленный на куче навоза царственного, спит, ожидая предопределенной спасительницы своей, бедной девочки, вскормленной на куче навоза деревенского. Жанна разбудит короля ненадолго, но все же на столько времени, чтобы спасти Францию.
Через подъемный мост Шинонского замка уже переходила Жанна, а Дофин все еще не решил, что сделает: примет ли ее как Божью посланницу или прогонит как «ведьму». Слушал врагов и друзей ее одинаково, но чем больше слушал, тем больше сомневался и не мог решить, что сделает. Так и не решил до той минуты, когда уже вводили Жанну ее друзья в большую королевскую палату замка.
