Эдуардо, до сих пор молчавший, тихо засмеялся, поняв, куда клонит Филаделфия.

— Воровство происходит в лучших домах города? — продолжала Филаделфия.

— Да, — ответил хозяин.

— На Пасху в доме Олифантов у меня украли любимые часы, — сообщил Генри на удивление веселым голосом, так как до него дошла одна простая вещь: мадемуазель де Ронсар и ее слуга появились в городе всего несколько недель назад, а воровство пустило корни в обществе.

— Теперь я начинаю понимать, — торжественно заявила Филаделфия. Она медленно оглядела гостей, и в комнате воцарилась гробовая тишина. — Воровство для вас не новость, однако сегодня вы выбрали для обвинений совершенно незнакомого вам человека, потому что гораздо легче обвинить его или меня, чем искать вора среди ваших знакомых.

Она посмотрела в глаза каждому из присутствующих и намеренно задержала взгляд на маркизе.

— Вот что я должна сказать вам, друзья: вор среди вас! И не надо винить моего слугу!

В тишине комнаты слова Филаделфии прозвучали как гром среди ясного неба, а тем временем она, подойдя к Акбару, протянула ему руку, чтобы он мог сопровождать ее.

— Отвезите меня домой, Акбар. События сегодняшнего вечера чрезвычайно меня утомили.

— На редкость интересный вечер, — смущенным голосом заметил Эдуардо, когда нанятая им карета отъехала от обочины.

— Это было отвратительно! Ужасно! Какое унижение! Я еще никогда в жизни не была так напугана! — возмущалась Филаделфия, голос которой дрожал так же сильно, как и руки.

— Вы были великолепны.

— Я себя таковой не чувствовала. У меня было такое ощущение, что я съела что-то протухшее. — Все уже позади. У вас просто сдали нервы.

— О! И это ваша благодарность? — Она повернулась к нему на тесном сиденье, и ее плечо тесно прижалось к его плечу. — А вы жаждали драки!

— Возможно, — ответил он, которого больше занимало их соприкосновение, чем весь разговор. «Как приятны те моменты, — думал Эдуардо, — когда она забывает об осторожности и приличном поведении».

— Вы что, сумасшедший? Ведь они могли раскрыть весь этот маскарад.

— По-вашему, я не должен был защищаться? Мы не сделали ничего плохого.

— Нет, сделали. Доггеты принимали меня в качестве почетной гостьи, потому что полагали, что я что-то собой представляю.

Эдуардо незаметно теснее прижался к ней.

— Неужели вы ничего не поняли? Половина жителей Пятой авеню выдают себя не за тех, кто они есть на самом деле. Они обычные люди, которые случайно разбогатели — кто на торговле, кто на чем-то еще. Сейчас они стараются забыть о своей прежней жизни и лезут из кожи вон, чтобы построить новую. Это происходит и в моей стране. — Он придвинулся еще ближе и завел руку Филаделфии за спину. — Я сколотил состояние роясь в земле и добывая камни, которые сейчас сверкают на вашей шейке. — Он пальцем дотронулся до колье. — Вы никогда не спрашивали своего отца, с чего он начинал?

— Он был банкиром, — ответила Филаделфия.

— А чем он занимался до этого? — Пальцы Эдуардо погладили ее шею. — Вы всегда были богаты?

— Я не знаю, — поразмыслив, промолвила Филаделфия.

— И никогда этим не интересовались. Любопытно. — Он произнес это будничным тоном, однако для Филаделфии его слова прозвучали как проклятие. — Возможно, ответ бы вам не понравился.

Пока она не успела разозлиться, Эдуардо провел рукой по ее затылку.

— Во всяком случае, своим маленьким обманом мы не причинили никому зла, — сказал он.

— Разве? — возразила Филаделфия, слегка встревоженная его прикосновениями. — А как же миссис Ормстед?

— Она могла бы поддержать наше маленькое предприятие. Почтенная дама сильна духом и обладает редким талантом радоваться жизни.

Она посмотрела на него, пытаясь найти причину его хорошего настроения. Его колено было тесно прижато к ее бедру. Он выглядел как Акбар, хотя его речь принадлежала сеньору Таваресу. Она подумала о том, что он для нее совершенно незнакомый человек, поцелуй которого, однако, разбередил ее душу. Отодвинувшись в самый дальний угол кареты, она сказала:

— Вы самый странный человек из всех, с кем мне довелось встречаться.

Он придвинулся к ней поближе и дотронулся пальцем до ее щеки.

— Я уже однажды говорил вам, menina, что предпочел бы, чтобы вы находили меня интригующим.

— Я не понимаю вас, — ответила Филаделфия, отталкивая его руку.

Он обхватил ее лицо руками.

— Все вы понимаете. Просто боитесь признать это. К примеру, я был удивлен, когда вы выступили сегодня на мою защиту, хотя никакая серьезная опасность мне не угрожала. Почему вы это сделали?

— Но я…

— Тс-с, menina, — сказал он, приложив палец к ее губам. — Вы и так уже много сказали за сегодняшний вечер. Сейчас моя очередь. Я не осуждаю вас за вашу защиту. Мне это приятно. Но кто защитит вас от меня?

— А я нуждаюсь в защите? — прошептала она, стараясь увернуться от пальца, которым он водил по ее нижней губе.

— Конечно Вы наедине с мужчиной, который не является вашим родственником или вашим слугой. Глупая девчонка! Неужто вас никогда не предупреждали о таких вещах, как изнасилование?

— Предупреждали, — чуть слышно ответила она, облизывая нижнюю губу. — Но я полагаю, что вы не воспользуетесь моей беззащитностью.

— Ах, menina, вы раните меня, — ответил он, глядя на ее язык, все еще облизывающий губу. — Разве я не мужчина? Разве я не способен на неблагоразумный поступок, вызванный вашей близостью?

Он взял ее руку и засунул ее себе под жилет, туда, где билось сердце.

— Вы чувствуете, как пульсирует кровь? Вы чувствуете теплоту моего тела? Вы чувствуете, как оно дрожит от вашего прикосновения?

— Ну, — начала она уклончиво, — если вы позволите мне вынуть руку…

— То я умру, — закончил он. — Я бы продемонстрировал вам, как сильно и жарко пульсирует кровь еще в одном месте моего тела, но мне кажется, что вы пока не готовы к этому уроку.

Филаделфия открыла рот, чтобы закончить свое предложение, но слова не шли на ум. Откровенно говоря, она вообще не могла думать. Биение его сердца под ее рукой передалось ей самой, и их сердца застучали в унисон.

— Не надо целовать меня. — Возможно, она прочитала его мысли, а может, эта мысль промелькнула у нее в голове, но жажда поцелуя стала невыносимой.

— Мне легче перестать дышать, — ответил он, наклонившись к ней.

Когда их губы встретились, она вздрогнула, и он, слегка отстранившись, посмотрел на нее. Ее глаза были закрыты, губы плотно сжаты, словно ей поднесли ко рту ложку касторки.

— В чем дело, menina? Я так вам противен? Она приоткрыла глаза.

— Борода. Она колется.

С португальским ругательством он сорвал с себя бороду.

— Вот и все. Для вашего и моего удобства. — Филаделфия снова закрыла глаза, но на этот раз по другой причине. В последний момент она увидела сияние его глаз, и, если ее затуманенное сознание не подводило ее, в них светилось то самое слепое обожание, которое она видела в глазах Генри Уортона.

Эдуардо целовал ее и раньше: короткий поцелуй в оранжерее миссис Ормстед, который закончился продолжительным чиханьем, и поцелуй в его комнате, когда страсти сопутствовала злость на нее. Но сейчас она поняла, что это будет совсем другой поцелуй.

Какое-то время его теплые губы, словно печать, были прижаты к ее губам, и от их нежного прикосновения ее желание отпрянуть постепенно исчезло. Затем, обхватив руками ее лицо, он стал водить губами по ее губам.

Женская интуиция нашептывала ей язвительным, но мудрым голосом, что это ласка опытного любовника, сладостная пытка для неискушенной партнерши, и что она должна немедленно положить этому конец. Она не вняла этому голосу, и Эдуардо продолжал сладкий, но мучительный эксперимент. Скоро он сам остановится, как это делал и раньше, решила она, и освободит ее от этой муки. Но вскоре ее губы стали настолько чувствительными, что каждое движение его губ вызывало у нее стон. Когда ее стоны перешли во вздохи и губы сами раскрылись, он устроил для нее новую пытку, начав ласкать их языком.