1

Когда дорога вынырнула из леса, я заплакал. Глупо и недостойно — но мне было все равно. Да и не видит никто.

Пять лет прошло. Бой — мой первый и единственный бой — рана, плен. Я оказался трусом — не хватило сил уйти в смерть. Сил, смелости… На самом деле, я просто знал — Ида ждет.

Я не мог ее обмануть. Пять лет рабства, два неудачных побега: после последнего досталось так, что все думали — не жилец. Выжил. В третий раз я уже не надеялся ни на что, знал, что если поймают — убьют. Не поймали.

В густой летней ночи казалось, что ничего не изменилось. Все там же на околице был мой дом — наш дом. Я долго стоял прислонившись лбом к двери, унимая колотящееся где-то в горле сердце. Наконец, собрался с духом и постучал. Прошелестели легкие шаги за стеной, стукнул затвор. Дверь открылась без обычного «кто там» — и мне пришлось прислониться к косяку, чтобы удержаться на разом подкосившихся ногах.

Она стояла в дверном проеме — босая, простоволосая, в одной сорочке. Свеча озаряла лицо, на котором недоумение сменялось растерянностью, а потом — таким кристально чистым счастьем, что у меня перехватило дыхание. Ида всхлипнула, выронила свечу, бросилась мне на шею, что-то лепеча, смеясь и плача одновременно.

Я, наконец, смог отлепиться от стены, шагнул в дом. Гладил худенькую вздрагивающую спину. Моя жена. Моя Ида. Где-то внутри постепенно растворялся страх, сменяясь спокойным теплом. Теперь можно признаться себе в том, что все эти пять лет жил совершенно безумной надеждой… сбылось, вопреки всему.

— Ой, что это я тебя на пороге держу, — спохватилась жена, повела в дом, держа за руку, точно несмышленыша. — Сейчас, поесть соберу.

— Помыться бы… — есть хотелось, да еще как, но еще больше хотелось забраться в воду, содрать с себя прошлое вместе с потом и дорожной пылью.

— Так пока греется…

Я не стал спорить. Просто смотрел, как она хлопочет вокруг жаровни — печь по летнему времени никто не топил.

Все кончилось. Дома…

Вкуса еды я не почувствовал — не до того было. Закинул что-то в нутро, и ладно. Пока я ел, Ида навела помыться. Скинув грязные провонявшие вещи, я с блаженным стоном осел в кадушку с теплой водой. Отобрал у жены ковшик:

— Не суетись так вокруг, что я — дитя малое?

— Глупый. — Она обняла сзади. — Я так долго тебя ждала…

Ответить я не смог — горло перехватило.

Пока я мылся, Ида все порывалась то быстро простирнуть мое барахло, то полезть в сундуки за сменной одеждой. Я фыркнул, и велел ей не маяться дурью посередь ночи. Утром можно все сделать — а сейчас одежки ни к чему. Ей, кстати, тоже. Даже в полумраке было видно, как она смутилась. Хохоча, как ненормальный, я сгреб ее в охапку, и уволок в постель…