– Каттер, хавер, – обратился как-то к нему Помрой. – Прости, что спрашиваю, я ничего такого не имею в виду, но ты, часом, не… гомо-па-лон?

Сленг давался Помрою с трудом. Слово было не ругательное, скорее даже ласкательное, пригодное для непринужденного общения. Каттеру хотелось поправить его и сказать: «Нет, я педераст», но он передумал, решив, что это было бы уж слишком претенциозно и жестоко.

Все хаверим знали об этой особенности Каттера, но никто его не осуждал – по крайней мере, открыто. Напротив, раз или два ему откровенно сказали, что настоящий мятежник не может судить искалеченную жертву извращенного общества. Сам он никогда не заговаривал об этом, но, видит Джаббер, извиняться или прятаться тоже не собирался.

Все знали, что Иуда спит с ним, но, к ярости Каттера, никто не ходил вокруг да около его старшего товарища с осторожными намеками, даже в те дни, когда они появлялись на собрании, поменявшись одеждой.

– Это же Иуда.

Секс переставал быть сексом, как гнев переставал быть гневом, а стряпня – стряпней, если речь шла об Иуде. Каждый его поступок был словно взвешен на весах какой-то загадочной добродетели. Каттер был извращенцем, но Иуда Лёв был просто Иудой Лёвом.

Элси с Помроем стали стесняться Каттера. Но в пути неловкости не место: скоро они уже протягивали ему руки и тащили его, или он их, по скользкому, покрытому переплетением корней берегу.

На Сусуллила произошедшее почти не подействовало. Казалось, он не жалел о ночи с Каттером, но продолжения не просил. Каттеру хватило самокритичности, чтобы усмотреть в ситуации смешную сторону. Три ночи подряд он ходил к нему. Совокупления давались нелегко, Каттеру приходилось привыкать к наклонностям своего партнера. Сусуллилу нравилось целоваться: этому занятию он предавался с пылом новообращенного. Но дальше ласк руками дело не шло. Попытка Каттера поласкать его языком вызвала в нем откровенное отвращение. А когда Каттер подставил кочевнику свой зад и тот понял, чего от него хотят, то своим хохотом перебудил весь лагерь, и остальные лежали, притворяясь спящими.

Путники начинали привыкать к незнакомой фауне. Грибы-многоножки скользили по стволам деревьев, точно слизни, не то расползаясь по коре, не то вырастая из нее. С безумной скоростью проносились мимо обезьяноподобные существа, которых Помрой прозвал «адскими мартышками», – их конечности в непредсказуемом количестве росли из соединенных хребтов.

– Вы знаете, где мы, или нет? – спрашивал Каттер Иуду и Дрогона.

Лес редел. Дождь не прекращался, но стал прохладнее. В воздухе висел туман, а не пар.

– Мы держимся троп, – отвечал Дрогон.

«А куда эти тропы ведут?» – подумал Каттер.

Услышав чьи-то шаги, путешественники вскинули ружья, но тот, кто шел им навстречу, не прятался и криком предупредил о своем приближении; Сусуллил прокричал что-то в ответ и рванул вперед. Когда остальные нагнали его, он уже радостно жал руку Бехеллуа, из-за спины которого вежливо и осторожно кивали двое оробевших мужчин в лесном камуфляже.

Возвратившийся пастух улыбнулся путешественникам. Земляки погрузились в беседу.

Наконец Сусуллил повернулся ко всем, но заговорил только с Иудой, тщательно подбирая слова, хотя теперь остальные тоже могли его понять.

– Он пришел из лесного города, – сказал Иуда. – Им нужна помощь. Там какая-то опасность… она их уничтожает. Бехеллуа рассказал им о нас, о том, что мы сделали. Они думают, что у нас есть сила. И они предлагают нам кое-что взамен. Если мы им поможем… – Он снова стал слушать. – Если мы поможем им, их бог поможет нам. Даст нам то, что мы ищем. Они говорят, что их бог покажет нам путь к Железному Совету.

Скрытоград оказался горсткой домишек посреди поляны. Каттер меж тем уже представил себе мегаполис на деревьях, где люди перебираются с кроны на крону по веревочным мосткам, а ребятишки по лианам скатываются вам на голову из-под лиственного полога.

Вокруг поселка сохранились остатки частокола. Обитатели Скрытограда в одеждах цвета листвы высыпали навстречу путешественникам. Всюду виднелись в основном просмоленные или прорезиненные палатки. Попадались, кроме того, покосившиеся деревянные хижины, рядом с каждой – сырые дрова и мусорная яма. Жили тут большей частью люди, но кое-где по грязи суетливой пробежкой двигались двуногие жуки ростом с ребенка.

Эти жили в своих кварталах на окраинах и были своего рода фермерами. Они пасли миллионные стада насекомых, арахнидов и артроподов, выводили одно быстро сменяющееся поколение за другим, пока не получали бесчисленную армию муравьев размером с булавочную головку, многоножек длиной в фут и множество разновидностей нелетающих ос. Только им ведомыми путями они превращали своих питомцев в стены, мягко спрессовывая, склеивая и выравнивая живую массу так, чтобы хитиновые оболочки заключенных в ней существ делались чем-то вроде штукатурки. Так они строили бунгало и обустраивали норы, не забывая подкармливать свой строительный материал, чтобы составляющие его насекомые не умирали, но притирались вплотную друг к другу, утопали друг в друге и сливались друг с другом, образуя архитектурные сооружения, целое гетто из живых домов.

Человеческое население Скрытограда говорило на смешанном языке, образованном преимущественно из разных диалектов Галаджи с небольшими вкраплениями тешского. У них был вождь с замашками убийцы; Каттер видел, что он знает о своей посредственности и нервничает, оказавшись волею судеб в роли правителя.

Каттер решил, что те беженцы, которые в состоянии позаботиться о себе, в этом поселении не задерживаются. Скрытоград был местом встречи утративших надежду. Неудивительно, что они отчаялись, как неудивительно и то, что стали кормом для какой-то твари.

Бормоча приветствия и кланяясь с напускной любезностью, жители проводили путешественников в низкое длинное строение с вышкой из обтесанных кольев. Строение оказалось церковью, где на стенах были вырезаны или вытравлены символы. Внутри стояли столы, на них лежали узкие полоски зеркал и папирусные свитки. И еще – облачение из тонкой черной шерсти. Вождь оставил путников, а сам ушел.

Несколько секунд все молчали.

– Какого черта мы сюда приперлись? – сказал Каттер.

Эхо было ему ответом; по углам заметались невесть откуда взявшиеся тени. Каттер заметил, как вздрогнула Элси. Путники сбились в кучу, спиной к спине.

– Здесь что-то есть, – прошептала Элси. – Что-то внутри…

– Я здесь.

Гортанный голос походил на рык. С быстротой бывалых солдат путешественники бросились на пол и стали ждать.

– Кто ты? – спросил Иуда.

– Я здесь. – В голосе слышался акцент, речь была вязкой, точно слова застревали в глотке. Что-то мелькнуло, но слишком быстро, чтобы различить. – Полагаю, вас привели сюда за благословением. Одну минуту. Да, именно за этим. И еще за инструкциями. Вы будете охотиться для них.

Дрогон указал на стол. Шерстяное облачение исчезло.

– Ты говоришь на нашем языке, – заметил Каттер.

– Я малый бог, но все же бог. А вы – воины. В этом все дело, понимаете ли. Вы ощущаете себя воинами?

Казалось, будто голос сочится из стен, доносится со всех сторон сразу.

– Да, они так считают, – сказал Помрой. – А что в этом плохого?

Он медленно озирался – воинствующий безбожник в присутствии божества. Дрогон все заметнее вертел головой, шевеля губами.

– Ничего, – отозвался голос. – Совсем ничего. Только… нечего тебе тут время тратить. У тебя, ммм, у тебя ведь есть дочка от одной шлюхи в местечке под названием Устье Вара. Так что иди. Этот город обречен. Спасешь его от одной напасти, другая навалится.

Помрой то открывал, то закрывал рот. Элси наблюдала за ним. Ее лицо было неподвижно.

– А ты тогда почему здесь? – спросил Каттер.

– Потому что это мой город, который я велел им построить. Я им нужен. Ммм, а ты, ты сомневаешься в Союзе, не так ли, лавочник?