– Значит, тебе явился призрак: ты ведь и сам знаешь, что она убита!
– Потом я это понял, но клянусь тебе, что в ту минуту Таня была для меня вполне живой. Я и сейчас вижу, как она надо мной склоняется, с этим ее бледным лицом, в черном и бледно-голубом, это ее обычные цвета...
– Она... она всегда носила эти цвета?
– Всегда! Они так шли к ее большим голубым глазам.
– Ты видел голубые глаза?
– Может быть, и нет... Я видел нечто туманное, но это могла быть только она.
– Тем не менее это была не она, а Лиза. Лиза, которая сначала выкрасила волосы, чтобы сыграть роль, за которую взялась, чтобы прийти к тебе на помощь, а потом оделась в то, что ей посоветовали у Ланвен: костюм из черного бархата и бледно-голубого атласа, с прелестным тюрбаном из тех же тканей, который плотно окутывал ее голову. Теперь мне все понятно: это чудовищное недоразумение...
– Да конечно же! Так что послушай, старина! Ты как можно скорее поедешь в Ишль... или нет! Ты позвонишь ей и все это расскажешь! Нет, в самом деле, до чего же глупо все вышло!
Адальбер не стал спорить и отправился звонить, но ответ, который он принес назавтра, был именно таким, какого он и ожидал.
– Ну что? – нетерпеливо спрашивал Альдо. – Что она сказала?
– Что дело не в словах... и что вид у тебя был слишком счастливый. И она не изменила своего решения не видеться с тобой до осени...
Альдо, страшно разочарованный, вспылил:
– До чего упряма! А кто ей сказал, что к этому времени я еще захочу ее видеть? Женщины – это нечто немыслимое: ты ее любишь, не знаешь, что для нее сделать, мучаешься из-за нее, когда...
– Я могу вставить словечко?
– Какое?
Адальбер открыл было рот, чтобы высказать мелькнувшую у него мысль, потом снова закрыл, решив, что это может оказаться предательством по отношению к Лизе. А подумал он о том, что сцена в клинике лишь укрепила принятое раньше решение встретиться с мужем лишь осенью, то есть через полгода. Иными словами – тогда, когда ее отросшие волосы вернут ей ее истинный облик. Очень женское решение, но такое понятное!
– Ну что? – рявкнул Морозини. – Будешь говорить или нет?
– Нет. Подумал и решил не говорить, так что продолжай ругаться. Тебе это на пользу.
Несколько дней спустя профессор Дьелафуа позволил Альдо покинуть клинику, чтобы продолжить выздоровление у мадам де Соммьер. Весна превратила парк Монсо, куда выходило окно его спальни, в огромный разноцветный и благоухающий букет. Это было словно долгожданное избавление: Альдо уже больше не приходилось терпеть медицинских ограничений, незыблемых ритуалов измерения температуры, процедур, приемов пищи, посещений и отхода ко сну в восемь часов вечера. А главное – здесь он мог наконец позволить себе восхитительное наслаждение – закурить сигарету.
Конечно, не самое полезное занятие для человека, выздоравливающего от бронхопневмонии, но удовольствие было таким острым, что Альдо сразу почувствовал себя лучше. Для него это был первый шаг к нормальной жизни, к которой он так стремился.
Образ, который возвращали ему зеркала, болезненно напоминал тот, что он видел в них после войны. Раны на запястьях затянулись, но вся одежда висела мешком, а кожа на лице словно прилипла к костям. К тому же малейшее усилие утомляло Альдо. На самом деле, – пусть даже минутами он изнемогал от желания снова увидеть жену, – своеобразный карантин, которому подвергла его Лиза, оказался не такой уж плохой идеей. Ему невыносимо было бы чувствовать на себе ее полный сомнений и жалостливый взгляд, зная, что выглядит он – краше в гроб кладут. Ему надо набраться сил, научиться жить с прежней жадностью и вновь обрести свои страсти. Все свои страсти!
Коллекция Морозини отправилась в Венецию вместе с Ги Бюто, которого незаметно сопровождали двое полицейских в штатском. Комиссар Ланглуа пришел лично объявить Альдо, что рубиновые браслеты вновь заняли свои места в ларцах принцессы Бринды, а изумруд Ивана Грозного и, разумеется, «Регентша» были выданы Адальберу. Для Морозини это оказалось удобным поводом разгневаться.
– Ладно еще – изумруд, который приобретен самым что ни на есть законным образом в зале аукциона, но эту проклятую жемчужину я больше не хочу держать у себя! Я хочу подарить ее Лувру, и все тут! Когда ее поместят в галерею Аполлона, она больше никому не станет досаждать! А иначе из-за нее непременно будут неприятности, потому что Агалар, к несчастью, оказался никаким не Наполеоном VI, и нет никаких причин для того, чтобы «настоящий» Наполеон VI отказался от своих притязаний!
– Вы забываете о том, что не являетесь ее владельцем. Если память мне не изменяет, им все еще остается князь Юсупов.
– Она ему не нужна! Он поручил мне ее продать...
– Но не подарить, поскольку деньги, вырученные за нее, должны пойти на благотворительные цели. Так почему бы вам ее не купить?
– Вот этого не будет никогда! Она вся в крови, и меня самого из-за нее чуть было не убили! Что касается того, чтобы ее продать, смерть Ван Кипперта хоть кого оттолкнет от подобной покупки. Во всяком случае, Друо больше ее не хочет. И я не уверен, что в Англии дело пошло бы лучше...
– Попробуйте в Америке! Ван Кипперт превосходно знал, что он покупает.
– Но вот чего он точно не знал – того, что будет убит на месте. Если хотите знать, что я на самом деле думаю, комиссар, так лучше всего для меня было бы, чтобы вы поскорее арестовали Наполеона VI. Он поклялся заполучить ее даром. А теперь, когда мы знаем, что это не Агалар, наверное, придется начинать все сначала?
– А я, по-вашему, чем занимаюсь? Только вот свидетельских показаний практически нет.
– Вы нашли Марию Распутину?
– Пока еще не нашел. Ее, конечно, ищут, но у нас нет никаких улик против нее. Кроме того, если я правильно понял, она знает лишь силуэт и голос этого человека... Что не помешало ей в него влюбиться... Словом, воображение у нее работает на всю катушку!
– Но, как мне показалось, он тоже ею дорожит. Надо ее найти и начать пристальную слежку...
– Спасибо за советы, но я свою работу знаю. И вот что мне пришло в голову, – сказал Ланглуа, покосившись на большого размера карточку с великолепным гравированным гербом, лежавшую на столике рядом с Морозини. – Не хотите ли вы продать эту чертову жемчужину магарадже Капурталы? Я вот вижу, у вас здесь лежит роскошное приглашение. Вы намерены его принять?
– Когда занимаешься таким ремеслом, как мое, от подобных случаев не отказываются, но, возвращаясь к «Регентше», скажу, что здесь у меня шансов никаких нет. Да, если бы она принадлежала какому-нибудь из Людовиков, XIV, XV или XVI, дело было бы уже сделано, но Наполеон его не интересует. И потом, все та же проблема: на ней слишком много свежей крови...
– Так что же вы намерены с ней делать?
– Понятия не имею. Наверное, в ожидании лучших дней положу в сейф Французского банка. И я не могу только ею и заниматься: мне давным-давно пора вернуться в Венецию. Мой дом может существовать и без меня какое-то время, но лишь в определенных пределах...
Он не успел дальше развить свою точку зрения на этот предмет: в комнату вбежала красная и запыхавшаяся Мари-Анжелина.
– Альдо, к нам ввалилась «Тысяча и одна ночь»! Там... там магараджа! Настоящий!.. Он сияет подобно заре, и свита его почти так же сияет, как и он сам. Его люди заполонили весь дом, а меня он отстранил со своего пути с некоторым даже отвращением... Просто сказка!
Но полицейский уже опознал это фантастическое явление:
– Альвар, ни малейших сомнений!.. Я могу отсюда выйти так, чтобы с ним не встречаться?
– Комиссар! Вы его боитесь?
– Нет, но, встретившись с ним, я буду обязан посадить его под замок за дачу ложных показаний в деле об убийстве, а я не имею права развязывать дипломатический инцидент. Так как мне выйти?
– Через балкон, – ответила Мари-Анжелина, распахнув застекленную дверь. – Он сообщается со спальней маркизы.
– А маркиза не сочтет меня невоспитанным?
