— Против этой причины не может быть никаких возражений, сэр Персиваль…

— Прекрасно! Это все, что я хотел знать. Если ко мне обратятся за вашими рекомендациями — вот причина, по которой вы оставили службу у меня, как вы сами только что сказали. Вы взяли расчет оттого, что семья уехала!

Прежде чем я успела вымолвить слово, он повернулся и быстро пошел от меня через лужайку. Его поведение было таким же странным, как и его манера разговаривать. Признаюсь, он испугал меня.

Подойдя к миссис Рюбель, я увидела, что даже ее терпение стало иссякать.

— Наконец-то! — сказала она, пожимая своими сухими иностранными плечами.

Она пошла вперед, поднялась по лестнице, открыла своим ключом дверь длинного коридора, который вел в старые комнаты, уцелевшие с незапамятных времен королевы Елизаветы. Эту дверь ни разу не открывали за время моего пребывания в Блекуотер-Парке. Комнаты я хорошо знала, но проходила в них через другую дверь, с противоположной стороны дома. Миссис Рюбель остановилась у третьей комнаты из тех, которые были расположены вдоль старой галереи, подала мне ключ от двери вместе с ключом от дверей коридора и сказала:

— В этой комнате находится мисс Голкомб.

Прежде чем войти, я решила дать миссис Рюбель понять, что она здесь больше не служит. Поэтому я напрямик сказала ей, что с этой минуты уход за больной возложен всецело на меня.

— Рада слышать это, мэм, — сказала миссис Рюбель, — мне очень хочется уехать.

— Вы уедете сегодня? — спросила я, чтобы удостовериться в этом.

— Раз вы все взяли на себя, мэм, через полчаса меня не будет. Сэр Персиваль любезно предоставил в мое распоряжение садовника и экипаж. Через полчаса они мне потребуются, чтобы ехать на станцию. Я уже уложилась. Желаю вам счастливо оставаться, мэм, прощайте!

Она сделала книксен и пошла обратно по галерее, напевая себе под нос какую-то песенку и помахивая своим букетом. Благодарение богу, могу сказать: никогда больше я не видела миссис Рюбель.

Мисс Голкомб спала, когда я вошла к ней. Я с тревогой всматривалась в нее. Она лежала на высокой, мрачной, старомодной кровати. Но должна сказать, она выглядела ничуть не хуже, чем когда я видела ее в последний раз. По всем признакам, за ней был должный уход. Комната была унылая, запущенная, темная. Но окно, выходившее на двор позади дома, было открыто настежь, чтобы дать доступ свежему воздуху, и все, что можно было сделать для необходимого комфорта, было сделано. Жестокий обман сэра Персиваля обрушился всецело на одну леди Глайд. Судя по всему, единственное зло, которое они с миссис Рюбель причинили мисс Голкомб, заключалось в том, что они ее спрятали.

Я тихонько вышла из комнаты, оставив больную леди мирно спать, и пошла дать распоряжение садовнику привезти в Блекуотер-Парк мистера Доусона. Я попросила садовника, после того как он отвезет миссис Рюбель на станцию, заехать к доктору и передать ему от моего имени просьбу навестить меня. Я была уверена, что мистер Доусон приедет ко мне, а когда узнает, что графа Фоско в доме больше нет, останется и будет по-прежнему навещать мисс Голкомб.

Спустя некоторое время садовник пришел сказать, что отвез миссис Рюбель на станцию, а потом заезжал к доктору. Мистер Доусон просил передать мне, что не совсем здоров, но, если сможет, приедет завтра утром.

Доложив мне об этом, садовник хотел было уже уйти, но я остановила его. Я попросила его обязательно вернуться до наступления темноты и провести ночь в одной из пустых спален, чтобы в случае, если это будет необходимо, быть под рукой. Он понял мое нежелание оставаться одной в самой пустынной части безлюдного дома и охотно согласился. Мы условились, что он вернется к девяти часам вечера.

Он пришел в назначенный час. Как я была довольна, что из предосторожности позвала его! Еще до полуночи сэр Персиваль, который так странно вел себя днем, пришел в совершенное неистовство. С ним был такой припадок бешенства, что, если б садовник вовремя не усмирил его, боюсь и подумать, что могло бы случиться.

Целый день и весь вечер сэр Персиваль бродил по дому и саду, страшно возбужденный и сердитый. Я приписала это тому, что, по всей вероятности, он выпил неумеренное количество вина за обедом. Не знаю, было ли это так, но, во всяком случае, когда поздно вечером я проходила по галерее, я вдруг услышала, как он громко и гневно что-то кричал в жилой части дома, где находился. Я заперла дверь в коридор, чтобы крик не достиг ушей мисс Голкомб, а садовник немедленно пошел к сэру Персивалю узнать, в чем дело. Только через полчаса садовник наконец вернулся. Он заявил, что его хозяин совершенно сошел с ума, но не по причине чрезмерного злоупотребления вином, как я предполагала, а то ли из-за какого-то необъяснимого панического страха, то ли из-за страшного раздражения. Садовник застал сэра Персиваля в холле. Исступленно ругаясь, тот метался по холлу и кричал, что ни минуты больше не желает оставаться в таком страшном могильном склепе, как этот дом, и намерен немедленно, ночью же, навсегда отсюда уехать. Увидев садовника, он с проклятиями и руганью велел ему запрягать коляску. Через четверть часа сэр Персиваль выбежал во двор. При свете луны он выглядел бледным, как мертвец, вскочил в коляску и, хлестнув лошадь так, что она взвилась на дыбы, уехал. Садовник слышал, как он кричал и проклинал привратника, приказывая немедленно отпереть ворота. Когда ворота открылись, садовник услышал, как в ночной тишине колеса бешено загрохотали по дороге; грохот мгновенно стих — это было все.

День или два спустя, не помню точно, коляску привез из ближайшего к нам города — из Нолсбери — конюх тамошней гостиницы. Сэр Персиваль остановился в Нолсбери, а потом уехал поездом в неизвестном направлении. Ни от него самого, ни от кого-либо другого я не получала о нем известий и ничего не знаю о его дальнейшей судьбе. В Англии он сейчас или нет, мне неизвестно. Мы с ним больше никогда не встречались с тех пор, как он умчался из собственного дома, как беглый каторжник. Молю бога и горячо надеюсь, что никогда больше мы с ним не встретимся.

Мое собственное участие в этой грустной семейной истории подходит к концу.

Подробности о том, как мисс Голкомб проснулась и увидела меня подле своей кровати, не имеют, как мне сказали, существенного значения для цели, которую преследует данное повествование. Скажу только, что мисс Голкомб сама не понимала, каким образом ее переправили из жилой части дома в нежилую. Когда это происходило, она спала глубоким сном и не знает, был ли ее сон естественным или вызван искусственным образом. Ко времени моего отъезда в Торкей в доме уже не было никого из прежней прислуги, кроме одной Маргарет Порчер, которая беспрестанно ела, пила и спала, когда не была занята работой. Благодаря этому перенести мисс Голкомб из одной части дома в другую было нетрудно. Осмотрев комнату, я убедилась, что миссис Рюбель заранее запаслась нужной провизией и всем необходимым, чтобы провести несколько дней в полном уединении с больной леди. Миссис Рюбель уклонялась от ответов на вопросы, которые мисс Голкомб, естественно, задавала ей, но во всем остальном была внимательна и заботлива. Я могу обвинить миссис Рюбель только в том, что она участвовала в бессовестном, недостойном обмане.

К моему великому облегчению, мне позволено не описывать, как отнеслась мисс Голкомб к сообщению об отъезде леди Глайд и какое впечатление произвело на нее позднее то страшное известие, которое слишком быстро донеслось до нас в Блекуотер-Парк. В обоих случаях я постаралась заранее подготовить мисс Голкомб так заботливо и осторожно, как могла. Мистер Доусон в течение нескольких дней был нездоров и не мог приехать сразу, как я его просила. Но его советы очень помогли мне, когда мне пришлось передать мисс Голкомб ту прискорбную весть. Это было такое печальное время, что мне и сейчас горько о нем вспоминать и писать. Бесценное благо религиозного утешения, которым я старалась облегчить горе мисс Голкомб, долго не проникало в ее сознание, но верю и горячо надеюсь, что под конец она вняла ему. Я не отходила от нее, пока она не окрепла. Поезд, с которым я уезжала из этого несчастного дома, увозил и ее. Мы с глубокой грустью расстались в Лондоне. Я осталась у родственников в Айлингтоне, а она поехала к мистеру Фэрли в Кумберленд.