– Вы пришли по делу, сэр? – спросил он. – Я совершенно теряюсь в догадках. Какое дело вы можете иметь ко мне?

Нескрываемое любопытство, с которым он меня рассматривал, убедило меня, что он не заметил меня в опере. Он увидел Песку – и с той минуты он уже не замечал никого из окружающих. Мое имя, конечно, предупредило его о моих враждебных намерениях, но, казалось, он действительно не подозревает, с какой целью я пришел к нему.

– Я очень рад, что застал вас дома, – сказал я. – Вы, кажется, собираетесь уезжать?

– Ваше дело имеет какое-то отношение к моему отъезду?

– До некоторой степени.

– До какой степени? Вам известно, куда я уезжаю?

– Нет. Но мне известно, почему вы уезжаете.

Он мгновенно проскользнул мимо меня к двери, запер ее и положил ключ к себе в карман.

– Мы с вами превосходно знаем друг друга по отзывам, мистер Хартрайт, – сказал он. – Вам случайно не приходило в голову, когда вы сюда шли, что я не из тех, с кем можно шутить?

– Конечно, – отвечал я, – и я здесь не для того, чтобы шутить с вами. Дело идет о жизни и смерти – вот почему я здесь. Будь эта дверь, которую вы заперли, открыта сейчас – все равно никакие ваши слова или поступки не заставят меня уйти отсюда.

Я прошел в глубь комнаты и стал напротив него на ковре у камина. Он придвинул стул к двери и уселся на него. Левую руку он положил на стол около клетки с белыми мышами. Стол дрогнул под тяжестью его руки. Маленькие зверьки проснулись и, глядя на него во все глаза, заметались по клетке, высовывая мордочки через прутья своего затейливого домика.

– Дело идет о жизни и смерти, – повторил он вполголоса. – Эти слова имеют, возможно, еще более серьезный смысл, чем вы думаете. Что вы хотите сказать?

– То, что сказал.

Лоб его покрылся испариной. Левая его рука подвинулась к краю стола. В столе был ящик. В замке ящика торчал ключ. Пальцы его сжались вокруг ключа, но он не повернул его.

– Итак, вам известно, почему я покидаю Лондон? – продолжал он. – Укажите эту причину, пожалуйста. – С этими словами он повернул ключ и открыл ящик.

– Я сделаю больше, – отвечал я, – я покажу вам причину, если хотите.

– Каким образом?

– Вы сняли фрак, – сказал я. – Засучите левый рукав вашей рубашки и вы увидите.

Лицо его мгновенно покрылось свинцовой бледностью, как и тогда в театре. В глазах сверкнула смертельная ненависть. Неумолимо он смотрел прямо в мои глаза. Он молчал. Но рука его медленно выдвинула ящик и бесшумно скользнула в него. Скрежет чего-то тяжелого, что двигалось в ящике, донесся до меня и стих. Настала такая гробовая тишина, что стало слышно, как мыши грызут прутья своей клетки.

Жизнь моя висела на волоске. Я понимал это. Но в эту последнюю свою минуту я думал его мыслями, я осязал его пальцами, я мысленно видел, что именно он придвинул к себе в ящике.

– Подождите немного, – сказал я. – Дверь заперта, вы видите – я не двигаюсь, видите – в руках у меня ничего нет. Подождите. Я должен вам что-то сказать.

– Вы сказали достаточно, – отвечал он с внезапным спокойствием, неестественным и зловещим, гораздо более страшным, чем самая яростная вспышка гнева. – Мне самому нужна минута для размышления, если позволите. Вы угадываете, над чем я хочу поразмыслить?

– Возможно.

– Я думаю, – сказал он тихо и невозмутимо, – прибавится ли беспорядка в этой комнате, когда ваши мозги разлетятся вдребезги у камина.

По выражению его лица я понял, что, если в эту минуту я сделаю малейшее движение, он спустит курок.

– Прежде чем покончить с этим вопросом, советую вам прочитать записку, которую я с собой принес, – сказал я.

По-видимому, мое предложение возбудило его любопытство. Он кивнул головой. Я вынул ответ Пески на мое письмо, подал графу и снова стал у камина.

Он прочитал ее вслух:

– "Ваше письмо получено. Если я не услышу о вас до назначенного часа – я сломаю печать, когда пробьют часы".

Другому человеку на его месте нужны были бы объяснения – граф не нуждался в них. Он сразу же понял, как если бы сам присутствовал при этом, какую предосторожность я принял. Выражение его лица мгновенно изменилось. Он вынул руку из ящика – в ней ничего не было.

– Я не запру ящика, мистер Хартрайт, – сказал он. – Я еще не сказал, что ваши мозги не разлетятся вдребезги у камина, но я справедлив даже по отношению к врагам и готов заблаговременно признать, что эти мозги умнее, чем я думал. К делу, сэр! Вам что-то нужно от меня.

– Да. Я намерен это получить.

– На условиях?

– Без всяких условий!

Его рука снова скользнула в ящик.

– Ба! Мы топчемся на месте, и ваши умные мозги снова подвергаются опасности, – сказал он. – Ваш тон неуместно дерзок, сэр, умерьте его! С моей точки зрения, я меньше рискую, застрелив вас на месте, чем если вы уйдете из этого дома, не согласившись на условия, продиктованные и одобренные мною. Сейчас вы имеете дело не с моим горячо оплакиваемым другом – вы стоите лицом к лицу с Фоско! Если бы двадцать человеческих жизней, мистер Хартрайт, были камнями преткновения на моем пути, я прошел бы по этим камням, поддерживаемый моим возвышенным равнодушием, балансируя с помощью моего непреклонного спокойствия. Если вы дорожите собственной жизнью – относитесь ко мне с должным уважением! Я призываю вас ответить мне на три вопроса. Выслушайте их – они имеют существенное значение для нашего дальнейшего разговора. Отвечайте на них – это имеет существенное значение для меня. – Он поднял палец. – Первый вопрос, – сказал он. – Вы пришли сюда благодаря каким-то сведениям, ложным или правдивым, – где вы их взяли?

– Я отказываюсь отвечать на этот вопрос.

– Неважно, я все равно узнаю. Если эти сведения правильные – заметьте, как я подчеркиваю слово «если» – вы получили возможность торговать ими здесь в силу собственной измены или измены кого-то другого. Я отмечаю это обстоятельство в памяти для дальнейшего его использования в будущем. А я ничего не забываю. Продолжаю! – Он поднял второй палец. – Второй вопрос. Под строками, которые вы дали мне прочитать, нет подписи. Кто писал их?

– Человек, на которого я могу полностью положиться, человек, бояться которого вы имеете полное основание.

Мой ответ попал в цель. Рука в ящике заметно дрогнула.

– Сколько времени вы предоставляете мне, – сказал он, задавая свой третий вопрос более умеренным тоном, – до того, как пробьют часы и печать будет сломана?

– Достаточно времени, чтобы вы согласились на мои условия, – отвечал я.

– Отвечайте мне точнее, мистер Хартрайт. Сколько ударов должны пробить часы?

– Девять завтра утром.

– Девять завтра утром? Да, да, ловушка захлопнется прежде, чем я успею привести в порядок паспорт и уехать из Лондона. А не раньше? Ну, это мы еще посмотрим. Я могу оставить вас здесь в качестве заложника и договориться с вами, чтобы вы послали за вашим письмом до того, как отпущу вас. А пока что, будьте добры, изложите ваши условия.

– Вы их услышите. Они очень несложны. Их можно изложить в нескольких словах. Знаете ли вы, в чьих интересах я пришел сюда?

Он улыбнулся с непостижимым хладнокровием и небрежно помахал рукой:

– Я согласен ответить наугад. Конечно, в интересах какой-то дамы?

– В интересах моей жены.

Впервые за весь наш разговор неподдельное, искреннее чувство промелькнуло на его лице. Он крайне изумился. Я понял, что с этой минуты он перестал считать меня опасным врагом. Он задвинул ящик стола, скрестил руки на груди и, презрительно улыбаясь, стал с большим интересом слушать меня.

– Вы прекрасно знаете о расследовании, которое я веду вот уже много месяцев, – продолжал я. – Будет бесполезно, если вы начнете отрицать какие-либо факты, мне известные. Вы виноваты в чудовищном злодеянии. Вы совершили его с целью присвоить себе десять тысяч фунтов.

Он ничего не сказал, но лицо его вдруг затуманилось.

– Оставьте их себе, – сказал я. (Лицо его снова прояснилось, а глаза широко раскрылись от удивления.) – Я здесь не для того, чтобы торговаться о деньгах, которые прошли через ваши руки и были ценою низкого преступления...