Мне дали необходимые указания, и на следующий же день я начал собираться в дорогу. Снова оставляя Лору (но при каких изменившихся обстоятельствах!) на попечении ее сестры, я задумался о будущем нашей Мэриан. Мысль об этом часто тревожила меня и мою жену. Имели ли мы право эгоистически принимать всю любовь, всю преданность этой великодушной женщины? Нашим долгом и лучшим выражением нашей любви и благодарности к ней было бы, позабыв о себе, подумать только о ней. Я попытался высказать все это Мэриан, когда перед моим отъездом мы с ней остались одни. Она не дала мне договорить и взяла меня за руку.

– После всего, что мы трое выстрадали вместе, – сказала она, – у нас не может быть другой разлуки, кроме самой последней. Только смерть разлучит нас. Мое сердце и мое счастье, Уолтер, с Лорой и с вами. Подождем немного, пока у домашнего очага не зазвучат детские голоса. Я буду учить их говорить, и первым уроком, который они перескажут своим родителям, будет: «Мы не можем обойтись без нашей тети Мэриан!»

Поездку в Париж я совершил не один. В последнюю минуту Песка решил сопровождать меня. Обычная его веселость оставила его с той поры, как мы побывали в опере. Он считал, что кратковременные каникулы поднимут его настроение.

На четвертый день после нашего прибытия в Париж я закончил все свои дела и написал необходимую докладную записку. Пятый день я решил провести в обществе Пески и вместе с ним побродить по городу, осматривая достопримечательности Парижа.

Отель, в котором мы остановились, был так переполнен, что нас не могли устроить на одном этаже. Моя комната была на втором этаже, а комната Пески – надо мной, на третьем. Утром я пошел наверх узнать, готов ли профессор. Я был уже в коридоре, когда вдруг дверь его комнаты открылась – ее придерживала тонкая нервная рука (не рука моего друга). В то же время я услышал голос Пески – он говорил тихо, но возбужденно, на своем родном языке:

– ...я помню имя, но этого человека я не узнал. Вы сами видели в театре – он так изменился, что я не мог узнать его. Я отошлю ваш рапорт – больше я ничего не могу сделать.

– Больше ничего и не требуется, – ответил второй голос.

Дверь распахнулась, и светловолосый незнакомец со шрамом на щеке – тот самый, который неделю назад ехал за кебом графа, – вышел из комнаты Пески. Он поклонился мне, когда проходил мимо. Лицо его было мертвенно-бледным, и он крепко ухватился за перила, когда спускался вниз по лестнице.

Я открыл дверь и вошел в комнату. Песка лежал на диване, свернувшись в клубочек самым фантастическим образом. Мне показалось, что он отшатнулся от меня, когда я подошел ближе.

– Я помешал вам? – спросил я. – Я не знал, что у вас сидит приятель, пока не увидел, как он вышел от вас...

– Он не мой приятель! – нетерпеливо перебил меня Песка. – Сегодня я видел его в первый и последний раз.

– Боюсь, он принес вам плохие вести?

– Ужасные, Уолтер! Вернемся в Лондон – я не хочу оставаться здесь, я жалею, что приехал. Несчастья моей молодости лежат на мне тяжелым бременем! – сказал он, отворачиваясь к стенке. – Они со мной до сих пор. Я стараюсь позабыть о них, но они не забывают меня...

– Мы можем выехать только в середине дня, – отвечал я. – Вы не хотите пока что пойти погулять со мной?

– Нет, друг мой, я подожду вас здесь. Но уедем сегодня, прошу вас! Вернемся в Лондон!

Уверив его, что он сегодня же покинет Париж, я ушел. Накануне вечером мы условились, что взберемся на башню собора Парижской Богоматери, – нашим гидом будет благородный роман Виктора Гюго. Больше всего в столице Франции я хотел повидать этот собор и отправился туда один.

Я шел к Нотр-Дам со стороны реки. По дороге мне пришлось проходить мимо морга – зловещего Дома мертвых в Париже. У входа в него теснилась взволнованная толпа. По-видимому, какое-то необычайное происшествие возбуждало любопытство праздного люда, охочего до страшных зрелищ.

Я прошел бы мимо, прямо к собору, если бы мое внимание не привлек разговор двух мужчин с какой-то женщиной. Они только что вышли из этого здания и рассказывали в кругу любопытных о мертвеце – мужчине огромного роста, со странным шрамом на левой руке.

Не успели слова эти долететь до меня, как я уже стоял за теми, кто шел в морг. Когда через открытую дверь в отеле я услышал голос Пески и вслед за этим увидел лицо незнакомца, прошедшего мимо меня к лестнице, в моем мозгу уже мелькало смутное предчувствие. Теперь истина открылась мне благодаря случайным словам каких-то прохожих. Другое отмщение, а не мое последовало за этим обреченным человеком от Оперного театра до дверей его дома в Лондоне – оттуда до его убежища в Париже. Другое отмщение, а не мое призвало его к ответу и покарало смертью. В тот миг, когда в театре я показал на него Песке в присутствии незнакомца, который разыскивал его, – в тот миг участь его была решена. Мне припомнилась моя душевная борьба с самим собою, когда граф и я стояли лицом к лицу в его доме. Я вспомнил, как я дал ему уйти от меня, и содрогнулся при этом воспоминании.

Медленно, шаг за шагом, шел я в толпе, приближаясь к огромной стеклянной стене, которая отделяет в морге мертвых от живых, – все ближе и ближе, пока не очутился в первом ряду зрителей.

Он лежал передо мной – никому не известный, выставленный напоказ легкомысленной, равнодушной толпе! Таков был страшный конец этой долгой жизни, презревшей таланты, ей отпущенные, прошедшей в бессердечных преступлениях! В гробовой тишине вечного покоя лицо его – массивное, широкое, властное – предстало пред нами во всем своем великолепии. Мертвый, он выглядел так внушительно, что болтливые француженки вокруг меня всплескивали руками и восклицали хором: «О, какой красивый мужчина!» Он был убит кинжалом прямо в сердце. На теле его не было обнаружено никаких других следов насилия, кроме шрама на левой руке. На том самом месте, где я видел выжженное клеймо на руке Пески, у него было два глубоких пореза в форме буквы Т, которые полностью скрыли знак Братства. Одежда его говорила о том, что он сознавал опасность, ему грозившую, – он был в костюме простого рабочего. Одно мгновение, не больше, смотрел я на него через стекло. Мне нечего больше сказать о нем...

Впоследствии, от Пески и из других источников, я узнал подробности его смерти.

Тело его вытащили из Сены, при нем не было ничего, что могло бы помочь установить его имя или адрес. Рука, поразившая его, бесследно исчезла, и обстоятельства, при которых он был убит, остались нераскрытыми. Пусть другие сами делают свои выводы об этом таинственном убийстве, как сделал их я. Могу только сказать, что человек со шрамом на щеке был членом Братства (он примкнул к нему после отъезда Пески из Италии), а два пореза в форме буквы "Т" означали итальянское слово «Traditore» [Traditore (итал.) – предатель.]. Закон Братства покарал изменника. Вот все, что я знаю о загадочной смерти графа Фоско.

Через день после моего отъезда тело было опознано его женой, которую кто-то известил о его смерти анонимным письмом. Мадам Фоско похоронила графа на кладбище Пер-Лашез. До сих пор графиня ежедневно своими руками вешает на роскошную бронзовую ограду вокруг его могилы венки из живых цветов. Она живет в строжайшем уединении в Версале. Не так давно она опубликовала биографию своего покойного мужа. Произведение это не проливает света на его настоящее имя и подлинную историю его жизни – оно полностью посвящено восхвалению его семейных добродетелей, описанию его редких, незаурядных талантов и перечислению орденов и тех почестей, которые ему воздавали. Об обстоятельствах, сопровождавших его кончину, упомянуто вкратце, и последняя страница оканчивается следующими словами: «Жизнь его прошла в борьбе за священные принципы порядка и прав Аристократии. Он принял мученический венец, пав жертвой своего долга».

Со времени моей поездки в Париж прошло несколько месяцев. Миновали лето и осень. Особых перемен в нашей жизни за это время не произошло. Мы жили так тихо, скромно и уединенно, что моего заработка вполне хватало на наши нужды.