– С точки зрения закона и рассудка, мистер Гилмор, ничем, вероятно. Если мы обе колеблемся, вы можете приписать наше странное поведение капризу, и мы постараемся как-нибудь перенести это. – С этими словами она поднялась и ушла.

Когда здравомыслящая женщина уклоняется от прямого ответа на заданный ей вопрос, в девяноста девяти случаях из ста это значит, что она что-то скрывает. Я снова начал читать газету, твердо убежденный, что у мисс Голкомб и мисс Фэрли есть какой-то секрет, который они скрывают от сэра Персиваля и меня. Это было нехорошо по отношению ко мне и особенно по отношению к сэру Персивалю.

Позднее в этот день мои догадки или, лучше сказать, моя уверенность подтвердилась поведением мисс Голкомб, когда мы снова встретились с нею. В сдержанных выражениях она подозрительно кратко сообщила мне о своем разговоре с мисс Фэрли. По-видимому, мисс Фэрли отнеслась совершенно спокойно к объяснению по поводу письма, но, когда мисс Голкомб начала говорить, что сэр Персиваль приехал в Лиммеридж, чтобы просить ее назначить день свадьбы, она попросила не упоминать об этом больше и дать ей повременить. Если бы сэр Персиваль согласился оставить ее сейчас в покое, она ручалась, что даст ему окончательный ответ до конца года. Она умоляла об этой отсрочке с таким жаром и волнением, что мисс Голкомб обещала сделать все от нее зависящее, чтобы помочь ей в этом. Таким образом, по настойчивой просьбе мисс Фэрли дальнейшее обсуждение вопроса о свадьбе было закончено.

Эта временная отсрочка, возможно, очень устраивала молодую леди, но ставила меня в затруднительное положение. Утром я получил письмо от своего компаньона, обязывающее меня вернуться в город на следующий день. По всей вероятности, в этом году я не смог бы вторично приехать в Лиммеридж. В таком случае, если б мисс Фэрли окончательно решилась на замужество, мы с ней не увиделись бы до заключения брачного контракта, и нам пришлось бы вести переписку по поводу вопросов, которые должны были обсуждаться только устно при личном свидании. Я ничего не сказал об этих трудностях, пока с сэром Персивалем не переговорят по поводу предполагаемой отсрочки. Он был слишком любезным джентльменом, чтобы не пойти навстречу желаниям мисс Фэрли. Когда мисс Голкомб уведомила меня об этом, я сказал ей, что мне совершенно необходимо переговорить с ее сестрой до моего отъезда из Лиммериджа. Мы условились, что я повидаю мисс Фэрли на следующее утро в ее гостиной. Она не сошла к обеду и не присоединилась к нам вечером под предлогом нездоровья. По-моему, сэру Персивалю это было неприятно.

На следующее утро сразу же после завтрака я поднялся в гостиную к мисс Фэрли. Бедная девушка была очень грустна и бледна, но встретила меня так ласково и приветливо, что я не смог прочитать ей нотацию, которую составил, идя наверх. Ее любимая левретка была в комнате, и я предполагал, что она станет рычать и бросаться на меня. Как это ни странно, капризная собачонка не оправдала моих опасений, прыгнув мне на колени и уткнув свою острую мордочку в мою руку, как только я опустился в кресло.

– Когда вы были маленькая, дитя мое, вы часто сидели у меня на коленях, – сказал я, – а теперь ваша собачка, очевидно, решила наследовать опустевший трон после вас... Этот прелестный рисунок – ваш? – Я показал на лежавший подле нее на столе альбом, который она рассматривала, когда я вошел.

На открытой странице был изображен акварелью какой-то пейзаж, отлично выполненный. О нем-то я и спросил ее. Вопрос был пустячным. Но не мог же я сразу приступить к разговору о делах!

– Нет, – сказала она, смущенно отводя глаза от рисунка. – Это рисовала не я.

Я помнил, что у нее с детских лет была привычка постоянно теребить в руках первую попавшуюся вещь, когда с ней кто-нибудь разговаривал. На этот раз ее рука потянулась к альбому и начала рассеянно теребить поля рисунка. Выражение грусти стало еще явственнее на ее лице.

Она не смотрела ни на меня, ни на альбом. Глаза ее смущенно блуждали по комнате; по-видимому, она догадывалась, о чем я пришел говорить с ней. Увидев это, я решил приступить к делу без проволочки.

– Я хочу попрощаться с вами, моя дорогая. Это одна из причин, по которой я пришел к вам сегодня, – начал я. – Я должен немедленно вернуться в Лондон, но, прежде чем уехать, я хочу переговорить с вами по поводу ваших дел.

– Мне очень жаль, что вы уезжаете, мистер Гилмор, – сказала она, ласково глядя на меня. – Когда вы здесь, я вспоминаю о счастливых прошлых днях.

– Надеюсь, я приеду и напомню вам об этих днях снова, – продолжал я. – Но ввиду того, что есть некоторая недоговоренность относительно вашего будущего, мне придется воспользоваться нашим сегодняшним свиданием и поговорить с вами о делах. Я ваш старый друг и поверенный и должен напомнить вам, надеюсь ничем вас не обижая, о возможности вашего брака с сэром Персивалем Глайдом.

Она отдернула руку от альбома, будто обожглась о него. Она сжала руки на коленях, опустила глаза, и на лице ее отразилась подавленность, граничащая с отчаянием.

– Неужели так необходимо говорить о моем замужестве? – спросила она тихо.

– Необходимо коснуться этого вопроса, не задерживаясь на нем, – сказал я. – Давайте скажем просто, что вы можете выйти замуж, а можете и не выйти замуж. В первом случае я должен заранее подготовить ваш брачный контракт. Я не могу сделать этого, не посоветовавшись с вами хотя бы из вежливости. Пожалуй, у меня сегодня единственная возможность услышать лично от вас, чего вы хотели бы. Разрешите мне поэтому изложить в немногих словах теперешнее положение ваших дел и в каком они будут состоянии, если вы, предположим, выйдете замуж.

Я объяснил ей назначение брачного контракта и потом с абсолютной точностью рассказал ей, каковы ее перспективы, во-первых, к моменту ее совершеннолетия, а во-вторых, после смерти ее дядюшки, подчеркивая различие между поместьем, которым она будет владеть пожизненно, и капиталом, которым сможет распоряжаться самостоятельно. Она внимательно слушала с прежним выражением подавленности, по-прежнему нервно сжимая руки на коленях.

– А теперь, – закончил я, – скажите мне, что именно хотелось бы вам обусловить в брачном контракте – в том случае, если он понадобится. Конечно, с одобрения вашего опекуна и принимая во внимание, что вы еще несовершеннолетняя.

Она беспокойно подвинулась на стуле, а потом вдруг очень серьезно посмотрела на меня.

– Если это произойдет, – проговорила она упавшим голосом, – если я...

– Если вы выйдете замуж, – пришел я ей на помощь.

– Не разлучайте меня с Мэриан! – вскричала она с внезапной энергией. – О мистер Гилмор, пусть в контракте будет условие, что Мэриан останется жить со мной!

При других обстоятельствах мне, может быть, показалось бы смешным это женское толкование сего делового вопроса после моего подробного объяснения, но взгляд ее и тон были таковы, что я серьезно встревожился. Ее немногие слова выдавали, как сильно она цеплялась за прошлое, – это было дурным предзнаменованием для будущего.

– Вы можете очень легко частным образом договориться о том, чтобы мисс Голкомб жила с вами, – сказал я. – Вы, кажется, не поняли моего вопроса. Он касается вашего капитала и того, как вы хотите распорядиться вашими деньгами. Предположим, что, когда вы достигнете совершеннолетия, вы захотите составить завещание. Кому вы хотели бы оставить ваши деньги?

– Мэриан была мне сестрой и матерью, – сказала добрая, любящая девушка, и ее прелестные голубые глаза засияли при этих словах. – Можно мне оставить их Мэриан, мистер Гилмор?

– Конечно, душа моя, – отвечал я. – Но вспомните, какая это большая сумма. Вы хотите отдать все мисс Голкомб?

Она заколебалась, побледнела, потом покраснела, и рука ее снова потянулась к альбому.

– Не все, – сказала она, – есть еще кто-то, кроме Мэриан... – Она замолчала, и пальцы ее начали выстукивать на полях альбома какую-то любимую мелодию.

– Вы хотите сказать, есть еще какой-то родственник, помимо мисс Голкомб? – подсказал я ей, видя, что она затрудняется продолжать.