Цезарь покрыл голову краем тоги с пурпурной полосой.

— О Юпитер Наилучший Величайший, если ты желаешь, чтобы к тебе обращались, называя тебя этим именем, если же нет — я буду славить тебя под любым другим именем, какое ты хочешь услышать. Ты — любого пола, который ты предпочитаешь, ты — дух Рима! Молю тебя, чтобы ты продолжал наполнять Рим и всех римлян твоей животворной силой. Молю, чтобы ты и Рим стали еще могущественней. Молю, чтобы мы всегда соблюдали условия нашего договора с тобой! Умоляю тебя всеми законными способами чтить эти договоренности. Да здравствует Рим!

Никто не пошевелился. Все молчали. Лица собравшихся были спокойны.

Цезарь отступил в глубь ростры и милостиво склонил голову в сторону Бибула. Тот заговорил:

— Клянусь перед Юпитером Наилучшим Величайшим, Юпитером — Подателем добычи, богом Солнца Индигетом, богиней земли Теллус и Янусом Запирающим, в том, что я, Марк Кальпурний Бибул, выполнял мой долг младшего консула, удалившись в мой дом, как предписано в Сивиллиных книгах, и наблюдал за небесами. Я клянусь, что мой коллега по консульству Гай Юлий Цезарь — nefas, потому что он нарушил мой эдикт…

— Вето! Вето! — завопил Клодий. — Это не клятва!

— Тогда я буду говорить без клятвы! — крикнул Бибул.

— Я налагаю вето на твою речь, Марк Кальпурний Бибул! — громко провозгласил Клодий. — Я лишаю тебя возможности оправдать целый год твоего полного бездействия! Отправляйся домой, Марк Кальпурний Бибул, следи за небесами! Солнце как раз закатилось для худшего консула в истории Республики! И благодари свои звезды, что я не вношу закон о вычеркивании твоего имени с фасций и не заменяю его консульством Юлия и Цезаря!

Жалкий, унылый, сердитый, зачахший, Бибул повернулся и заковылял прочь, не дожидаясь попутчиков. Около Общественного дома Цезарь щедро заплатил своим ликторам, поблагодарил их за год преданной службы, а потом спросил Фабия, согласен ли он и другие сопровождать его в Италийскую Галлию, где он будет проконсулом. Фабий принял предложение от лица всех.

Помпей и Красc оказались рядом, следуя за высокой фигурой Цезаря, исчезающей в туманных сумерках.

— Ну, Марк, когда мы с тобой были консулами, у нас получилось лучше, чем у Цезаря с Бибулом, хотя мы и не нравились друг другу, — сказал Помпей.

— Ему не везло каждый раз, когда Бибул становился его коллегой на всех старших должностях. Ты прав, мы действительно лучше работали в упряжке, несмотря на наши разногласия. По крайней мере, мы закончили наш год по-дружески. Никто из нас не изменился как человек. Но Цезарь за этот год очень изменился. Он стал менее терпимым, более безжалостным. Он сделался холоднее, и мне это не нравится.

— Кто может его винить в этом? Ведь некоторые хотели просто разорвать его на куски. — Некоторое время Помпей шел молча, потом опять заговорил: — Ты понял его речь, Красc?

— Думаю, понял. На поверхности, во всяком случае. А ее скрытый смысл — кто знает? Каждое его слово имеет много значений.

— Признаюсь, я ничего не понял. Его речь звучала мрачно. Словно он предупреждал нас. И что это он имел в виду, когда сказал, что «покажет миру»?

Красc повернул голову и вдруг широко улыбнулся.

— У меня такое странное чувство, Магн, что однажды ты это узнаешь.

В мартовские иды женщины Общественного дома устроили званый обед. Шесть весталок, Аврелия, Сервилия, Кальпурния и Юлия собрались в столовой, надеясь приятно провести время.

Действуя как хозяйка дома (Кальпурния и не мечтала принять на себя эту роль), Аврелия подала на стол всевозможные деликатесы, включая угощения для детей, липкие от меда и начиненные орехами. После обеда Квинтилию, Юнию и Корнелию Мерулу отослали в перистиль играть, а взрослые женщины удобно расположились в креслах поближе друг к другу и расслабились. Теперь никто из детей не мог их подслушать.

— Цезарь уже более двух месяцев на Марсовом поле, — сказала Фабия, выглядевшая усталой от забот.

— Как держится Теренция? — осведомилась Сервилия. — Уже прошло несколько дней с тех пор, как Цицерон сбежал.

— Хорошо. Она, как всегда, разумна. Хотя думаю, что она страдает больше, чем мы это видим.

— Цицерону не следовало уезжать, — сказала Юлия. — Я знаю, Клодий провел общий закон, запрещающий казнить римских граждан без суда, но мой ле… То есть Магн утверждает, что Цицерон допустил ошибку, добровольно уехав в ссылку. Он думает, что, если бы Цицерон остался, Клодий не осмелился бы провести специальный закон, назвав имя Цицерона. Но сделать это без Цицерона оказалось совсем просто. Магну не удалось отговорить Клодия.

Аврелия слушала скептически, но ничего не сказала. Мнение Юлии о Помпее и ее собственное отличались слишком сильно, чтобы высказывать его вслух перед одурманенной любовью молодой женщиной.

— Подумать только, ограбить и поджечь его красивый дом! — сказала Аррунция.

— Клодий проделал это с помощью своих странных сообщников, которые, как ему кажется, бегают за ним, — сказала Попиллия. — Он такой… такой сумасшедший!

Заговорила Сервилия:

— Я слышала, Клодий собирается воздвигнуть храм на том месте, где стоял дом Цицерона.

— И обязательно с Клодием — верховным жрецом! Тьфу! — плюнула Фабия.

— Ссылка Цицерона не может быть вечной, — уверенно произнесла Юлия. — Магн уже предпринимает определенные шаги, чтобы его простили.

Подавив вздох, Сервилия встретилась взглядом с Аврелией. Они поняли друг друга, но никто из них не поступил опрометчиво, позволив себе улыбнуться. Они довольствовались внутренним смешком.

— А почему Цезарь до сих пор на Марсовом поле? — спросила Попиллия, сдвинув немного со лба тиару из шерсти и открыв красноватый след на тонкой коже.

— Он пробудет там еще некоторое время, — ответила Аврелия. — Он должен быть уверен, что его законы останутся на таблицах.

— Папа говорит, что Агенобарб и Меммий притихли, — вставила слово Кальпурния, поглаживая рыжую шерстку Феликса, дремавшего у нее на коленях.

Она вспомнила, как Цезарь был добр к ней. Он регулярно приглашал ее на Марсово поле. Хотя она была слишком хорошо воспитана и знала, кто был ее муж, чтобы ревновать, все же ей было очень приятно, что он ни разу не пригласил туда Сервилию. Все, что Цезарь подарил Сервилии, — это глупую жемчужину. А Феликс был живой. Феликс мог ответить ей любовью.

Отлично понимая, о чем думает Кальпурния, Сервилия постаралась сделать так, чтобы по ее лицу ничего нельзя было понять. «Я намного старше и умнее, мне известна боль расставания. Я простилась с ним. Я не увижу его несколько лет. Но эта бедная маленькая свинка никогда не будет значить для него столько, сколько значу для него я. О, Цезарь, почему? Неужели dignitas так важно?»

Бесцеремонно вошла Кардикса.

— Он уехал, — смело сообщила старая служанка Аврелии, подперев огромные бедра кулачищами.

Все замерли.

— Почему? — побледнев, спросила Кальпурния.

— Пришло известие из Галлии. Гельветы стронулись с места и переселяются. Он, словно ветер, умчался в Генаву с Бургундом.

— А я с ним не простилась! — воскликнула Юлия, заплакав. — Его не будет так долго! Что, если я никогда больше его не увижу? Ведь это опасно!

— Цезарь похож на него, — объявила Аврелия, ткнув подагрическим пальцем в упитанный бок Феликса. — У него сто жизней.

Фабия повернулась туда, где в перистиле смеялись и гонялись друг за дружкой три маленькие девочки, одетые в белое.

— Он обещал разрешить им прийти и попрощаться с ним. Они будут плакать.

— А почему бы им и не поплакать? — спросила Сервилия. — Как и мы, они — женщины Цезаря. Обречены оставаться здесь и ждать своего бога и хозяина, когда он вернется домой.

— Да, такова жизнь, — решительно проговорила Аврелия и поднялась, чтобы взять графин со сладким вином. — Как старшая среди женщин Цезаря, я предлагаю завтра всем нам пойти копать огород Bona Dea.