— Общая картина такова, — казенным тоном сказал следователь. — Соседи по лестничной площадке услышали в квартире потерпевшего шум борьбы и крики, они обратились по телефону в органы внутренних дел. После этого на место прибыл дежурный наряд милиции. Дверь квартиры была заперта, на звонок никто не отвечал, и старшему наряда пришлось в присутствии понятых вскрывать дверь. Владимир э…

— Андреевич.

— Владимир Андреевич, я, с вашего позволения, закурю.

— Разумеется. Пепельница на столике рядом с вами.

Следователь достал из кармана пачку «Родопи» и, чиркнув спичкой, закурил.

Кабинет сразу же заполнился удушливым запахом дешевого болгарского табака.

Мокроусов вышел из-за стола, открыл форточку.

— В ванной комнате было обнаружено тело со следами множественных ножевых ранений. После того как понятые опознали в потерпевшем Долгушина Никиту Григорьевича, старший наряда вызвал оперативно-следственную группу. После проведения необходимых следственных мероприятий было возбуждено уголовное дело по факту убийства.

Мокроусову, российскому интеллигенту в третьем поколении, неприятно резануло слух, как следователь произнес «возбуждено», с ударением на втором слоге. Но как человек воспитанный, он лишь чуть-чуть поморщился.

— Значит, убийство? — со вздохом спросил он. — И никаких сомнений?

— Характер ранений никак не подтверждает версию о самоубийстве, — произнес Борисов. — Но мы, конечно, рассматривали и ее.

— И ничего из вещей не взяли?

— Да, — покачал головой Мокроусов, это печальное событие. Множественные ножевые ранения… Какой варвар сделал это?

— Нам бы тоже хотелось узнать. Борисов затушил в пепельнице окурок и прикурил новую сигарету.

Мокроусов сдержанно кашлянул, но промолчал.

— Скорее всего мне придется вызвать вас в качестве свидетеля по делу о смерти Долгушина, — сказал следователь.

— Свидетеля? — удивленно переспросил Мокроусов. — Но что же я вам могу сообщить? В тот день я допоздна находился на работе.

— Не пугайтесь, Владимир Андреевич, — следователь наконец-то запомнил имя и отчество главного врача. — Свидетель и подозреваемый — это разные вещи.

— Я понимаю. Что мне нужно делать?

— Вас вызовут повесткой. Вы просто дадите некоторые показания для протокола. Чистая формальность, поверьте. Я хотел бы поговорить с вами о привычках, наклонностях потерпевшего, его связях. Пообщаться с вами э… так сказать, в неформальной обстановке.

— Не знаю… Долгушина я хорошо знал с профессиональной точки зрения, как специалиста. Он считался нашим ведущим сотрудником. Довольно перспективным, Между прочим. Иногда он ассистировал мне Во время наиболее сложных операций.

— А какой у него был характер?

— Я бы сказал — очень ровный. Он находился в нормальных отношениях со всеми сотрудниками нашего центра. Я не припоминаю, чтобы кто-то жаловался мне на Никиту Григорьевича. Мне тоже не приходилось конфликтовать с ним.

— Какие у него были интересы?

— Он целиком посвятил себя избранному делу. Работа — его единственная настоящая страсть.

— Ну, насчет страсти не знаю… — про тянул Борисов, медленно качая головой.

— Что вы имеете в виду? — насторожился Мокроусов.

— Об этом чуть позже. Насколько нам удалось выяснить, Долгушин вел одинокий образ жизни.

— Да, он не имел семьи. Следователь заерзал в кресле.

— Вот об этом мне и хотелось бы поговорить с вами, Владимир Андреевич. Давайте не ходить вокруг да около. Долгушин был гомосексуалистом?

— Почему вы так решили?

— Судя по показаниям соседей и еще кое-каким косвенным данным, которые нам удалось обнаружить у него в квартире, Долгушин не интересовался женщинами.

— А что это за косвенные данные, о которых вы говорите?

— Мы нашли у него несколько э… мужских журналов. Ну, знаете, с фотографиями обнаженных мужчин.

— Да-да-да, — закивал Мокроусов, — я тоже замечал за ним эту странность. Но, откровенно говоря, мне казалось, что это чисто медицинский интерес. Однако, могу вас уверить, на профессиональных качествах Никиты Григорьевича это не сказывалось.

— Зато сказалось на его личной жизни, — глубокомысленно заметил следователь, допивая уже остывший кофе.

— Вы думаете, что эта его… наклонность и привела к столь печальному финалу? — с сомнением спросил главврач.

— Это рассматривается нами как одна из версий. Но, признаюсь честно, наиболее вероятная.

— Вы не могли бы рассказать об этой версии подробнее, если это, конечно, не нарушит тайну следствия? Так, кажется, это у вас называется?

— Возможно, еще рано об этом говорить, но есть ряд обстоятельств, которые заставляют нас думать именно так.

— Какие же это обстоятельства?

— Его нашли в ванной в обнаженном виде. Орудием убийства послужил обычный кухонный нож.

— Нож тоже нашли?

— Да, он лежал рядом с трупом. Недавно в Москве произошло еще одно очень похожее убийство. Оно уже раскрыто.

— Любопытно, любопытно…

— Гомосексуалист из чувства ревности убил своего любовника. Поскольку в деле замешан иностранный гражданин, оно не получило широкой огласки. Но картина наблюдалась почти такая же. Убитый был найден в ванной, в обнаженном виде, со следами множественных ножевых ране ний.

— Итак, вы думаете, что Никита Григорьевич имел, скажем так, близкого друга, который в порыве страсти соверши этот поступок?

— Возможно. И я очень хотел бы найти этого близкого друга. Может быть, с вашей помощью это удастся?

— Боюсь, вряд ли смогу вам помочь, — с сожалением сказал Мокроусов. — Я ведь вам уже говорил — у меня очень много сотрудников, и чьи-то взаимные симпатии остаются для меня, как бы это поизящнее выразиться, за кадром. У нас современная клиника, работа поставлена по цивилизованному образцу. У сотрудников просто нет возможности заниматься личными делами в рабочее время. Что происходит с ними после работы, я тоже, увы, не знаю. Кстати, а почему вы решили, что Никита Григорьевич мог питать подобную э… страсть к кому-то из моих подчиненных?

— Но вы же сами сказали, что он был очень предан своей работе. Обычно интриги на сексуальной почве разворачиваются там, где человек проводит большую часть жизни.

— Я думаю, этим, — с нажимом сказал главврач, — Долгушину сподручнее было заниматься после работы. Вы не хотите еще кофе?

Следователь посмотрел на часы.

— Нет, благодарю. Мне пора. Мокроусов встал из-за стола и проводил гостя до дверей своего кабинета.

— Очень сожалею, товарищ следователь, что ничем не смог помочь вам. Вы сами понимаете, я бы рад, но…

— Почему же? Вы мне помогли. Я, конечно, еще порасспрашиваю ваших сотрудников, но скорее всего вы правы — надо искать следы в другом месте.

Выпроводив милицейского капитана, Мокроусов снял очки, вынул из кармана носовой платок с вышитой на нем монограммой в виде буквы М и тщательно промакнул пот на лбу и висках. Сейчас он пребывал в состоянии тихой паники.

Если этот Борисов или как там его… что-нибудь пронюхает о его отношениях с Никитой Долгушиным, то из свидетеля он быстро превратится в подозреваемого. Надо что-то делать.

Но что? Может, Виктор Иннокентьевич снова поможет?

— Успокойтесь! — рявкнул Крючков. Он вышел из-за своего рабочего стола и стал медленно прохаживаться по кабинету. Мокроусов, сидевший в кресле, как-то съежился и затих. Весь его лоск исчез, потные руки дрожали, глаза за линзами очков покраснели, и даже очень дорогой костюм сидел на нем мешковато.

— Вам нечего бояться, — сказал Крючков уже более сдержанным тоном. — Кто знает об истерике, которую закатил вам Долгушин?

— Наверное, секретарша, — жалобно пролепетал Мокроусов. — Она находилась в приемной и могла…

— Секретарша — наш человек. Она знает, как себя вести и что говорить. В клинике знали о вашем… — он кашлянул, — романе?

— Думаю, нет. Едва ли Никита рассказывал кому-то обо мне. Но не исключено, что догадывались. Так в каждом учреждении…